К 90-летию со дня рождения Сергея Параджанова (1924–1990)
Матеріал з журналу "Антиквар" #80
Ирина Марголина,
кандидат исторических наук
Два гения, два символиста, два одержимых любовью к искусству творца; двое страдальцев, двое скитальцев, двое мечтателей с искрой Божьей в душе… Как много общего у этих непонятых и неоценённых современниками пророков искусства.
Их объединили Киев и Кавказ, София Киевская и Кирилловская церковь, произведения не менее трагического творца Михаила Лермонтова; их роднят стремление к совершенству, частое безразличие к своим творениям, созданные ими таинственные и подчас до конца не разгаданные образы. Кажется, что и в земной жизни, и в потустороннем мире они рядом — как две параллельные линии, что стремительно несутся ввысь.
В 2014 г. исполняется 130 лет со времени приезда в Киев М. Врубеля и 55 лет с момента приезда С. Параджанова. Врубель прожил здесь пять лет, Параджанов — пятнадцать. С этим городом связаны лучшие, ярчайшие, наполненные вдохновенной работой годы жизни обоих художников, влюблённых в Киев, в Украину.
В 1884 г. Врубель участвовал в восстановлении монументального убранства Софии Киевской. В главном куполе он написал три фигуры архангелов, которые вместе с сохранившимся мозаичным изображением XI в. символизируют четырёх стражей, стоящих по сторонам света у престола Божьего. Изучая фресковую живопись, художник погружается в историю города, проникается духом Киевской Руси и древних киевских памятников, постигает суть явлений, что было для него самым важным в творчестве.
Софийские архангелы выполнены Врубелем в византийском стиле, оказавшем огромное влияние на формирование художественного языка Параджанова. Подтверждение тому находим в словах самого режиссёра: «Истоки культуры Армении и Украины идут от Византии, и стилистика построения кадров, света напоминала и киевские фрески в Софии Киевской».
В 1965 г. Параджанов, хорошо знавший росписи Софийского собора и Кирилловской церкви, начинает съёмки фильма «Киевские фрески». На обсуждении рабочего материала он говорит о том, что раньше «Киев присутствовал в картинах просто как пейзаж, архитектура. Другие студии использовали [для съёмок] в Киеве Подол, чтобы говорить о рождении города, [но не] о его истории, философии, о пластике Киева. Мы видели современный Киев, разрушенный Киев, но никто не всматривался в душу Киева». Именно это — душу образа (будь то город, древняя фреска, автопортрет или изображение другого человека) — стремились постичь оба художника, создавая свои картины, стенные росписи, кинофильмы, фотографии.
К 90-летию со дня рождения С. Параджанова (отмечалось 9 января 2014 г.) скомпонован рабочий материал его «Киевских фресок». Начинается фильм с показа золотого купола Софийского собора, внутреннюю поверхность которого расписал М. Врубель.
Известно, что в Киеве родился замысел знаменитого врубелевского Демона. Для художника это не воплощение зла, а олицетворение вечной борьбы мятущегося человеческого духа, ищущего «познания жизни и не находящего ответа на свои сомнения интерпретацией её образов. Для него, как и для Врубеля, Демон — не конкретный персонаж, а неуловимый, нематериальный дух, рождённый его необузданным воображением.
«Демониана» Врубеля и коллаж на тему «Демон» Параджанова остаются для нас неразгаданными айнами, озарёнными отблесками драгоценных каменьев, покрытыми вуалью печали и тревоги. Оба автора были эстетами, ценителями антикварных украшений, они умели живописными средствами воссоздавать переливы драгоценностей и «переливы» своей души, воплощённые в автопортретах. Но главное, что связывает обоих художников, — символизм, позволявший передавать мироощущение. язык метафор и символов уводит Врубеля и Параджанова ни на земле, ни на небе». Своего первого Демона (акварельного, появившегося практически одновременно с «Демоном сидящим») Врубель изобразил на фоне Кавказских гор, которые видел лишь на открытках, присланных друзьями. Но он так глубоко проникся духом Кавказа и духом лермонтовских героев, что и сегодня остаётся лучшим иллюстратором этой поэмы. К образу Демона Врубель возвращался всю жизнь. Неслучайно многие искусствоведы видят в нём зашифрованный автопортрет души художника — «гения человечества», бунтующего против «серости обыденной жизни», поверженного, но не сломленного.
Здесь же, в Киеве, Параджанов пишет для киностудии им. А. Довженко сценарий своего «Демона», который должен был стать не экранизацией поэмы, но вольной живописно-пластической от земного бытия в высоты духовности, куда они пытаются увлечь и зрителя, но чаще всего остаются одинокими и непонятыми. Автопортреты нужны им в первую очередь не для фиксации меняющейся с годами внешности, а для создания символического образа души. Созерцание этих изображений даёт возможность хотя бы отчасти проникнуть в окутанный тайной мир двух гениев.
Склонный к театрализации жизни, молодой Врубель разгуливает по Киеву в костюме венецианца, вызывая изумление прохожих. Именно в таком наряде — бархатных панталонах, камзоле и чёрном берете — предстаёт он в образе Гамлета на акварели «Гамлет и Офелия». Для перевоплощения художник избирает персонаж, близкий себе по духу: надломленный мятущийся Принц датский как зеркало отражает его собственное восприятие мира. Скорее всего, это первый опыт М. Врубеля по созданию автопортрета в образе героя литературного произведения.
И снова параллель с С. Параджановым, запечатлевшим себя в образах итальянца эпохи Возрождения, султана, бородатого стиляги, мужчины в берете с клеткой и птицей на голове… Стоит ли говорить, что эти автопортреты с нагромождением разнообразных символов в своё время удивляли и даже шокировали публику. На хорах Кирилловской церкви М. Врубель написал огромную композицию «Сошествие Святого Духа на апостолов» — всего за три месяца, без предварительных картонов. Широко и свободно, как того требовали пропорции свода, он разворачивает её по горизонтали. Полукругом размещены фигуры двенадцати апостолов, в центре — Богородица. Сверху, от голубя, символизирующего Святой Дух, через огненные языки на учеников Христа нисходит божественная благодать, дающая им знание языков для проповеди христианства по всему миру.
На лицах апостолов, изумлённых чудесным событием, отразились оттенки сложного эмоционального состояния. Ощущается их колоссальная, но в то же время благородно-сдержанная экспрессия, экзальтация. Огромные, присущие византийскому стилю живописи глаза подчёркивают психологизм момента.
Некоторые персонажи явно напоминают современников Врубеля. Богородица похожа на молодую фельдшерицу Марию фёдоровну ершову (она жила в семье Праховых и присматривала за часто болеющей Эмилией Львовной — женой профессора). Среди изображённых — археолог Виктор Гошкевич в образе апостола Марка (второй справа от Богородицы); в апостоле Матфее (справа от Марка) узнавали священника Кирилловской церкви Петра Орловского: его лицо с высоким открытым лбом и длинной седой бородой отмечено аскетизмом; Адриан Прахов, с которого написан апостол Иаков, молитвенно возвёл глаза к небу; неутомимый исследователь киевских святынь, протоиерей Софийского собора Пётр Лебединцев предстаёт мудрым старцем, застывшим в величавом спокойствии (второй слева от Богоматери). Примечательно, что все названные люди принадлежали к интеллектуальной элите своего времени, были ценителями и знатоками киевских христианских древностей, людьми высокой духовной культуры.
Молодой апостол, третий по левую руку Девы Марии, имеет несомненное сходство с самим Врубелем. По иконописной традиции это место отводилось обычно апостолу Луке, который был не только учеником Христа и евангелистом, но и иконописцем, автором первого живописного образа Богоматери. Символично, что Врубель видит себя на месте Луки, то есть на месте художника-иконописца.
Этот апостол выделяется на фоне других. Поражённый внутренним озарением, он привстал, его руки в волнении прижаты к груди, чёрные волосы, обрамляющие бледный проникновенный лик, локонами спускаются на плечи. В отличие от остальных апостолов, чьи глаза широко открыты или полуприкрыты, у Луки веки сомкнуты. Наделяя своих героев огромными глазами, художник словно пытается через них заглянуть в их духовный мир, ведь понять, разгадать его — один из главных аспектов врубелевского творческого поиска. Изображая себя с закрытыми глазами, он, вероятно, хотел показать восприятие божественного света через собственную душу.
Профессор Кора Церетели, личный редактор Параджанова, напишет о Сергее Иосифовиче: «Он прошёл через шумную толпу людей, мимо многих из нас, не сумевших понять и оценить его, ушёл в вечность, как герой его „Чуда в Оденсе“, одинокий и непонятный, оставляя за собой золотые следы своего искусства, которое мы, современники, только начинаем открывать». То же самое можно сказать и о Врубеле.
Да, только теперь мы восторгаемся произведениями Врубеля и Параджанова, пытаемся постичь их далёкий загадочный мир. А мир этот рядом, он окружает нас. И тонкой нитью, что тянется к пониманию гениальных миров, могут стать зашифрованные в символах и образах автопортреты их авторов.