Материал из журнала “Антиквар” №93: Новый взгляд на керамику
Уютная, наполненная тропическими растениями мастерская Нелли Исуповой похожа на прекрасный сад: слух услаждает пение птиц (их голоса доносятся из CD-проигрывателя, но эффект от этого ничуть не меньше), взор — яркая, как летние цветы, керамика. На длинном рабочем столе — ещё «тёпленькие» новые работы, приготовленные для традиционной предновогодней ярмарки в «Триптих АРТе».
— Неля, 2015 год оказался для вас насыщенным в плане выставок. Какие из них запомнились особо?
— Ну, конечно же, большая персональная выставка, которая прошла в сентябре в Музее Шевченко. Летом была «ЦеГлина», а ещё раньше, в мае, выставка в Музее истории Киева — там моя керамика демонстрировалась с живописью Марины Громенко. Вообще я никогда не отказываюсь от приглашений, особенно, если проект обещает быть интересным. Мне, например, очень понравилась идея «Дуката» объединить произведения профессиональных и народных художников; я согласилась поучаствовать, а потом там же, на Грушевского, была проведена моя персональная выставка — это было лет пять или шесть назад…
— Не так давно ваши работы экспонировались в Варшаве и в парижском Украинском культурном центре. Сложно, наверное, было транспортировать керамику?
— Этим занималась не я. Пришли представители «Кунсттранса», надели белые перчатки, всё аккуратно упаковали и увезли. Мне оставалось только выстроить экспозицию в Париже. Всё было организовано просто великолепно…
— В вашей мастерской тоже чувствуешь себя, как на выставке, но здесь даже лучше — всё можно потрогать, обо всём расспросить. Скажите, а эта большая птица полая внутри?
— Конечно, она ещё и с ящичком.
— А как делается технически?
— Есть форма для туловища, есть для головы, всё остальное вылепливается вручную. То есть я делаю выкройку, как для платья, потом складываю и склеиваю детали. А дальше — сушка, обжиг,
роспись…
— Понятно, а сам пласт чем раскатывается?
— Я всё делаю руками. Этот момент для меня принципиально важен, потому что через касание, пальцы, руки в глину переходит моя энергетика. В Америке я действительно видела приспособление для раскатывания. Работает оно примерно так же, как валики для отжима белья в старых стиральных машинках: кладёшь кусок глины, задаёшь толщину, прокатываеш — и готово.
— Какая интересная пластиночка с разноцветными мазками. Это что, «палитра керамиста»?
— Да, это образцы глазурей после обжига. Под каждым — соответствующий номер. Очень удобная вещь. Один раз я даже чашечку оформила таким образом. Случайно в общем‑то получилось, но гостям она понравилась, они часто выбирают её, когда пьют у меня чай. И нам, кстати, пора. Видите, я всё приготовила, осталось только заварить.
— Заваривать вы будете в своём чайнике?
— А как же, этим всем можно пользоваться — блюдами, чашками, вазами, кофейниками, чайниками! А вы думали, они только для красоты?
— Вы когда‑нибудь делаете эскизы?
— Нет. Или очень обобщённо. Мне не хочется тратить на них свои силы. Ведь сегодня у меня может быть одно настроение, а завтра — другое, и идеи будут другие. Поэтому я предпочитаю экспромт. Но чтобы всё получалось легко и хорошо, нужно находиться в отличной форме. Знаете, как пианист должен каждый день заниматься, так и художник должен каждый день работать. Тогда будет и вдохновение, и результат.
— Есть такие вещи, которые в керамике делать сложно? Я что‑то слышала про ажурные края и прорези. Это так?
— У меня есть работы с ажурным краем. Это не сложно, но должно быть терпение, чтобы скатать все эти тоненькие «качалочки», потом выложить их… А сложности? Я вообще их не люблю — всегда думаю о том, как бы сделать попроще.
— Вашими керамическими птицами, платьями, туфельками можно любоваться бесконечно, ведь вы никогда не повторяетесь в декоре, лепных деталях. Но, возможно, в последнее время появилось что‑то совсем новое?
— Да, птицы в стиле пэчворк.
— Интересно, что они и по форме другие — почти кубистические…
— Ещё я начала новую серию «Думай не головой, а сердцем». Если помните, эту фразу произнёс балийский шаман в фильме «Ешь, молись, люби». Я уверена, что интуиция важнее ума. Иногда его нужно отключать — особенно творческому человеку. Художник должен быть чуть‑чуть дурной, ему не обязательно знать, как правильно.
— Но сейчас, наоборот, ценится интеллектуальная живопись?
— Ничего не наоборот! Вы всегда отличите работу, в которой есть душа и внутреннее горение, от той, где их нет. В пейзажах Волобуева, безусловно, чувствуется работа ума — в них продуманная, точно выстроенная композиция, но главное не это, а их потрясающая тонкость, трепетность, сердечность — то есть всё то, что было в самом художнике. А если ты берёшься за кисть только для того, чтобы «успеть к выставке» или продать — получается совсем другое.
— Ну да, это скорее производство, чем творчество… Неля, вы 13 лет проработали на Васильковском майоликовом заводе, но в 74‑м ушли с него, по сути, «в никуда». Не было боязни, что элементарно не прокормите себя?
— Нет. Как только я поступила в Союз художников, сразу и уволилась — почувствовала, что подошла к какому‑то порогу, который надо преодолеть. Я не задумывалась над тем, что и как будет потом, не настраивалась на плохое, поскольку точно знала: «Будет что‑то другое»… В то время мой муж, Володя Исупов, работал в монументальном цехе Художественного фонда и вместе с коллегами выполнял государственные заказы на заводах. Я стала работать вместе с ним: делала керамическое панно для Театра-студии киноактёра, декоративные блюда, ещё какие‑то вещи. Помню, сидим мы на заводе с нашей монументальной керамикой, а на коленках у меня чайничек, который я тайком от всех расписываю. Володя, когда заметил, очень меня ругал…
С тех чайничков начался новый этап моей жизни. Наконец, я смогла делать то, что хочу, использовать те цвета, которые мне нравятся, смогла оторваться от народных орнаментов, которые буквально по‑чеховски «выдавливала» из себя по капле. На Васильковском заводе я была рабом этих орнаментов, и любая попытка изменить что‑то не то что не приветствовалась, а порицалась. Василий Щербак, например, назвал меня «предателем украинской керамики» только потому, что я стала применять синий и голубой цвет. До сих пор со мной не здоровается…
Вскоре после того, как я ушла с завода, мне предложили вместе с несколькими художниками поехать на керамическую фабрику во Львов. Фабрика эта существовала при Худфонде и там занимались именно современной керамикой. Тогда же я познакомилась с двумя эстонками, которые работали с пластом, с цветными массами. Это было абсолютно новое направление, и оно так увлекло меня! Вместо двух недель я пробыла во Львове больше месяца. У меня стало получаться, я почувствовала, что расту, совершенствуюсь, ухожу от того, что было раньше… Спустя какое‑то время Саша Миловзоров, который тоже приезжал во Львов, собрал небольшую группу художников и предложил нам заниматься современной керамикой уже здесь, в Киеве, в мастерских на Филатова. Там были и Лёня Богинский, и Люда Красюк, и другие мастера, которым хотелось экспериментировать, делать что‑то новое. Потом нас пригласили на международную выставку в Фаэнцу, но сначала нужно было пройти худсовет в Москве. В общем, в Италию отправились только мои работы. Я поняла, что могу! После Фаэнцы Союз художников поощрил меня поездкой в Дзинтари. Там было просто потрясающе: отдельная мастерская, полный пансион, возможность общаться с лучшими керамистами СССР. Два месяца мы работали и учились друг у друга — это тоже была школа!
А ещё через какое‑то время Миловзоров предложил создать творческое объединение «Триптих». Тогда ещё никто не говорил о галерее, но, к слову, именно мы задумали превратить Андреевский спуск в «улицу искусств». Пошли с этой идеей к Ивану Салию — первому секретарю Подольского райкома партии, и он дал нам помещение. В одной комнате мы поставили печку для обжига и станок для ткачества, в другой выставляли новые работы, собирались на посиделки, смотрели слайды, сделанные в зарубежных поездках… В 1988 году это пространство стало первой в Киеве и Украине частной галереей — местом, где мы могли показывать свои работы, не боясь, что нас выгонят. Ведь нашу первую выставку современной керамики закрыли на второй день!
Тогдашний секретарь Союза художников пришёл и стал возмущаться: «Разве это керамика? Это абстракция! Этого нельзя показывать!» У него под абстракцией подразумевалось всё, на чём
не было орнамента…
— Но многие ваши птицы, чайнички, кружечки покрыты ритмически организованными мотивами, которые тоже можно назвать орнаментом. Кстати, любой из них способен стать отличным рисунком для ткани.
— Это потому, что я хотела быть художником по текстилю. Когда училась в школе, мы с мамой придумывали мне профессию. Мама считала, что девочке трудно быть живописцем, поэтому говорила: «Давай, ты станешь прикладником, будешь ткани расписывать». И я представляла, как иду по городу и вижу платья, сшитые из моих тканей… А когда приехала поступать в Одессу, оказалось, что такого факультета там нет.
— А если бы был, то мы могли бы и не узнать Исупову-керамистку?
— Да, пошла бы на текстиль. Но керамика мне тоже нравилась, и я решила поступать. Занятия у нас проводились в ботаническом саду, мы рисовали с натуры цветы, потом их стилизовали, превращали в орнамент и переносили на фарфор. Недавно я была в Одессе и заходила в наше училище. Там по‑прежнему пахнет скипидаром, на котором разводят краски для росписи, пахнет обжигом… У меня сердце замирает от этих запахов — они мне так нравились! Но после производственной практики я поняла, что это «не моё». Художницы — в основном сельские жительницы — были там, как рабыни: получали готовую форму и «придумывали» для неё роспись. Творчеством это назвать никак нельзя, поскольку делать приходилось по сути одно и то же. Меня постигло разочарование, я не знала, как поступить… Но однажды увидела в журнале «Декоративное искусство» работы Надежды и Валерия Проторьевых и сразу подумала: «Вот то, что мне нравится». Диплом я попросилась делать на майоликовый завод. Приехала в Васильков, а там так красиво, сирень цветёт. Очень мне понравилось… И работа получилась отличной — сервиз для блинов, весь в подсолнухах. В общем, решила я здесь остаться. К тому же Володя, с которым мы уже поженились, поступал в киевский худинститут, и мне хотелось быть к нему поближе. Вот так всё и началось.
— Но, возможно, если бы вы попали на практику не в Коростень, а в Киев или, скажем, на Ломоносовский фарфоровый завод, ваша жизнь сложилась бы иначе?
— Не думаю. В фарфоре всё такое меленькое, аккуратненькое, разгуляться негде. А у меня всё‑таки больше страсти — идеи приходят быстро и воплощать их нужно тоже быстро.
— Смотрю, у вас альбомы Примаченко на самом видном месте стоят…
— Это же моя любимая художница, мы с ней из одних истоков! Наверное, в прошлой жизни обе жили в Южной Америке — в Перу… Когда было её 100‑летие, в Союзе художников решили организовать выставку. И я сказала: «Мария, давай вместе с тобой сделаем». Поставила с той стороны стола раскрытый альбом, села напротив и просто повторяла её композиции в керамике. Потом делала работы «по мотивам». На них, кстати, все звери смотрят в другую сторону, потому что я правша, а Примаченко была левшой.
— В вашей мастерской собраны работы разных лет. Трудно поверить, что и чёрно-белые вазы, и майоликовая кружка с казаком, и платьица на стульях, и «лоскутные» птицы сделаны одним художником. Другие формы, образы, краски… Другая вы?
— Конечно, я теперь другая. Потому что живу осознанно. И хорошо понимаю: за всё, что мы делаем в жизни, ответственны только мы сами.
— А раньше?
— Думаю, что и раньше интуитивно делала всё правильно. Самое главное, что я ни разу себя не предала. Когда уходила с завода, мне говорили: «Зачем? Подумай о пенсии». А я отвечала: «Нет, я должна что‑то изменить». И так каждый раз — просто слушала свой внутренний голос и делала то, что чувствовала, а не то, что нужно или модно. Благодаря этому я нашла свой стиль и уже в нём придумываю что‑то новое.
— Это и есть самое сложное: найти свой стиль. Вас ведь узнаёшь мгновенно, несмотря на то, что уже появились подражатели.
— Да, один из них называет себя «учеником Исуповой», хотя на самом деле ни его, ни кого‑то другого я не учила. Просто он пользуется теми же красками, что и я, но этим никого не обманешь. Разница в том, что у меня есть скульптура, а на скульптуре — роспись. А у него — вялая форма, забитая негармоничным декором. Обычная попса.
— Оба ваших сына стали художниками: Илья — живописцем и графиком, Сергей — керамистом, причём его стиль совсем не похож на ваш.
— Когда Серёжа не поступил в Мухинку, мы очень переживали. На следующий год поехал в Таллин, и его приняли. Каждое лето уезжал в Славянск, делал там потрясающие скульптуры, расписывал их яркими пигментами, а потом привозил в Таллин и показывал на выставках. На четвёртом курсе Сергея приняли в Союз художников и дали эстонское гражданство за его вклад в культуру страны. Он действительно привёл их в движение, разрушил сдержанную серо-белую цветовую гамму, преодолел минимализм, свойственный их искусству. Музеи Эстонии покупали его работы, их можно увидеть там и сейчас. А потом сказал: «Ну вот, здесь я со всеми посоревновался, всех обогнал, пора в другую страну». И уехал в Америку, где его тут же подхватила галеристка, с которой он до сих пор сотрудничает.
— Как активно работающий художник вы застали самые разные периоды в жизни страны, общества, в развитии арт-рынка. Когда вам было комфортнее всего?
— Когда появились первые посольства и первые иностранцы, заинтересовавшиеся украинским искусством. Они приходили в «Триптих», восхищались нашими работами, покупали их. Платили, правда, немного, но важен был сам процесс зарождения отечественного арт-рынка. Я сдружилась тогда с послом Норвегии, послом США, с директором швейцарской авиакомпании, с владельцами магазинов «METRO», которые и сами покупали, и приводили своих друзей. Это было очень хорошее время: выставки, продажи, внимание со стороны дипломатов и бизнесменов, разбиравшихся в искусстве… Примерно в тот же период у меня появилась эта мастерская.
— Сколько лет вы здесь?
— Двадцать. Когда её получила, посмотрела наверх и сказала: «Я вас не подведу». Вот, держу слово…
С тех пор, как мы лишились нашей галереи, люди стали приходить сюда. Вообще, потеря «Триптиха» казалась мне крахом и концом истории. А на самом деле началась другая история. Дело в том, что, когда забирали галерею, всех нас заставляли подписывать документ, что мы согласны. Одна я тогда не подписала. Новые хозяева захотели встретиться со мной лично. Я говорю: «Пожалуйста, приходите в мастерскую». Они пришли, осмотрелись и говорят: «А зачем вам уходить из галереи? Оставайтесь. Будем ваши работы продавать». И я осталась…
Миловзоров очень обиделся, перестал со мной общаться, но я столько души вложила в эту галерею, что не могла просто так от неё отказаться — из страха перед «крутыми». Там даже вывеска моя… А потом из всей той компании остался только Комельков, но через какое-то время он продал галерею. Теперь — новый владелец, который тоже позвонил мне и сказал: «Приходите, нам нравится с вами сотрудничать». Сейчас мои работы по‑прежнему там выставляются, продаются и приносят людям радость. Это для меня самое главное! А обиды, надеюсь, пройдут…
Фото Даниила Краснова
