Стаття із журналу #102: "100-ліття Данила Лідера"
В начале 70‑х годов, после окончания института, судьба привела меня в Киевский театр оперы и балета. Там нужен был художник рекламы, а меня им присоветовал Миша Романишин, занимавший в Союзе художников какую‑то руководящую должность. Не знаю, случайно или нет, но Романишин попал в точку. Дело в том, что до Киева я училась в Академии художеств в Ленинграде именно на театральном отделении. Наша практика проходила в огромных декорационных мастерских на чердаках Мариинского оперного театра, который в то время назывался Театром оперы и балета имени С. М. Кирова. Бесконечные дощатые полы этих мастерских можно видеть на многих портретах Головина. Например, на знаменитом портрете Шаляпина в роли Мефистофеля или портрете М. Кузмина. И хотя потом я училась на живописном факультете, театр всё ещё жил во мне и тянул к себе страшно…
Я полностью окунулась в киевский мир театра и людей, с ним связанных. И одной из самых интересных фигур в этом мире был Данила Данилович Лидер.

Несмотря на то, что моя основная работа была в Театре оперы и балета, очень скоро я стала сотрудничать с Театром имени Леси Украинки и Театром Франко. В этих драматических театрах я и познакомилась с Лидером. В каком конкретно — забыла.
Хорошо помню момент, когда он пригласил меня в Театр Франко, чтобы показать свои новые работы. Я тогда даже удивилась: почему меня, ведь мы были едва знакомы. Но потом всё объяснилось. Это был трудный период в жизни Данилы Даниловича. Он не так давно приехал из Ленинграда. Его школы, лекций о театре, огромного количества обожающих его учеников и поклонников — всего этого тогда ещё не было. Лидер был одинок, а его новаторские идеи чаще всего наталкивались на непонимание.
В театре Данила Данилович встретил меня в вестибюле и повёл наверх, где в конце коридоров была маленькая комнатка с одним окном, которая и служила ему мастерской. Она была буквально до потолка завалена рулонами бумаги и обрезками картона. На столе стояло несколько макетов, и кроме них ничего не было — никаких эскизов или рисунков. Это стало для меня неожиданностью, поскольку на театральном отделении вся наша учёба основывалась на больших живописных эскизах. Макеты мы делали лишь как техническое пособие для реализации наших замыслов. То же самое можно было видеть на выставках театрального искусства, где эскизы играли роль самостоятельных произведений. Не так уж важно было для зрителя — реализован спектакль или нет. Эскиз жил самостоятельной жизнью как картина. А тут, сколько я ни оглядывалась вокруг, ничего, кроме макетов, не обнаружила.
Об этом мы и стали говорить с Лидером. Первое, что он заявил, — что эскизы вообще не нужны и что он работает только с макетом. Далее говорил о пространстве, театральном пространстве. Я, разумеется, была знакома с этой проблемой, но с таким острым её решением столкнулась впервые. Данила Данилович был убеждён, что жизнь сцены и жизнь картины — совершенно разные вещи, хотя и могут влиять друг на друга, как влияют иные виды искусства — музыка, скульптура, литература. Ближе всего к понятию сценического пространства была, по его мнению, архитектура, но только отчасти.
Этот разговор не то чтобы перевернул мои представления о театре, но как бы проявил и усилил мои чувства. Я стала ярым адептом именно такого подхода к сценографии. Конечно, это касалось в первую очередь драматического театра и вытекало из конструктивизма 20‑х годов. В опере и балете требовалась лишь роскошная рама для пустой сцены.

Вскоре я делала в Русской драме молодёжный спектакль «Город мастеров» Т. Габбе, полностью находясь под впечатлением разговора с Лидером. Никакого эскиза и не нужно было. Актёры вывозили на сцену повозку с лестницами-стремянками и начинали устанавливать из них декорации. Остальное делал свет. При одном освещении тени от стремянок казались силуэтом города со шпилями, при другом стремянки превращались в обычные детали временного бродячего театра. Данила Данилович консультировал меня. Ему эта затея очень нравилась.
Лидер тоже иногда работал для Русской драмы, но помпезных костюмированных постановок сторонился, и уж тем более не работал в опере. Однажды он сказал, что занят в одном спектакле. Не помню названия, но помню автора. Называть его, однако, не стану. Это был типичный советский автор, как сейчас сказали бы, «пропагандистский». Я была поражена: «Зачем браться за такой мёртвый материал?!» — «А мне всё равно, какой автор, — ответил он, — я выражаю свои идеи».
Театр бывает разный… Есть «Театр Актёра», где всё держится на актёрской игре, а остальное второстепенно. Есть «Театр Режиссёра», в котором растворяются актёры, незаметен художник, а автор пьесы лишь создаёт литературную канву. Есть «Театр литературный» — там драматург занимает ведущее место: его нельзя вольно трактовать, необходимо исполнять все написанные им ремарки. А есть «Театр Художника», где основное значение приобретает сценография. Данила Данилович Лидер был ярко выраженным сценографом именно такого театра.
Надо сказать, что в 70‑е годы в Советском Союзе театр везде был преимущественно «Театром Художника». Стоит вспомнить хотя бы ту роль, которую сыграл Д. Боровский в театре на Таганке или В. Левенталь в Большом. А в Киеве самым ярким таким сценографом был Лидер. Я тоже сторонница «Театра Художника», но не до такой степени. Мне всегда хотелось, чтобы к литературному материалу, особенно хорошему, относились внимательнее. Поэтому те спектакли Данилы Даниловича, где его собственные идеи совпадают или звучат в унисон с идеями автора, я полюбила больше всего. Например «Вишнёвый сад» Чехова в Русской драме.
В своей жизни я видела довольно много постановок «Вишнёвого сада». Спектакль Данилы Даниловича остаётся для меня лучшим, непревзойдённым — он весь держится на сценографии. Его идеи сценического пространства получили здесь своё сублиматическое выражение и превратились в пространство-время.
Анфилада комнат старого барского дома уходит вглубь сцены, где переходит в вишнёвый сад. Но поначалу зритель этого не видит. Он видит только одну комнату, видит диван и знаменитый «уважаемый шкаф», фотографии и картины на стене. Но по ходу пьесы, когда в диалогах героев вспыхивают воспоминания, в комнате, которая находится позади первой, зажигается свет. Стена оказывается прозрачной. Потом освещается ещё одна комната и, наконец, возникает сад — как реальность и как воспоминание одновременно. Это производит магическое впечатление.
Ещё врезался в память «Добрый человек из Сезуана» Б. Брехта и какой‑то спектакль о севере — ни названия, ни пьесы не помню, а декорация стоит перед глазами, как вчера виденная. Вот что значит Театр Художника!
Со временем Д. Д. Лидер завоевал восторженное признание. И не только в Киеве, а по всему Советскому Союзу и в других странах — всюду, где бывал театр с его спектаклями.
Помню, как я принимала участие в какой‑то презентативной поездке в Грузию — мы привезли туда выставку украинских сценографов. Было человек десять театральных художников и искусствоведов, а Данила Данилович почему‑то отказался: сказал, что сам не может поехать, а давать на выставку макеты опасно — их могут повредить в дороге.
И вот настал час вернисажа: наша делегация вся при параде, посланник от Украины есть, три «официальных» грузина есть, стоим, ждём торжественного открытия. Ждём, ждём — ни души. Скандал, обидно. Оказывается, грузинские художники, узнав, что не будет Лидера, отказались идти. Им был интересен только Лидер. Грузины попытались замять этот конфуз банкетом и, надо сказать, успешно. Все напились прекрасного вина, говорили чудесные тосты и художники забыли обиды.
Вот такую штуку сыграла с нами слава Лидера!
Вспоминая Данилу Даниловича, нельзя не сказать о его исключительных человеческих качествах. Это я отметила ещё во время нашей первой беседы в его мастерской. А потом эти качества — мудрость, деликатность, нежелание даже случайно обидеть и постоянная готовность поддержать — многократно проявлялись в самых разных обстоятельствах.
Был у меня тяжёлый момент в жизни. Я вышла тогда из больницы после длительного лечения с очень плохим прогнозом. И вот иду по улице Богдана Хмельницкого, тогда Ленина. Иду как бы ощупью, немного шатаясь. Первый раз за полгода. На улице уже ночь, фонари, мокрый снег. И я думаю, что, возможно, уже ничего другого и не будет. И вдруг среди этой тьмы и слякоти возникает передо мною Лидер. Спрашивает, как дела, почему меня давно не было видно? И я ему говорю всё как есть. Данила Данилович помолчал, будто вглядываясь в темноту, и сказал медленно: «Знаете, я лет до 35 был очень больным человеком. А потом здоровье стало приходить ко мне постепенно и пришло в полной мере. Здоровье возвращается». Думаю, что если бы я даже обратилась к знаменитому мудрецу или священнику, никто не мог бы сказать мне более нужных в ту минуту слов. Они продолжали звучать для меня ещё полгода лечения. И всё было, как сказал Данила Данилович: здоровье вернулось. Это так давно было, что я не боюсь об этом писать — уже нельзя сглазить.
А потом, когда пришло время ему уйти из жизни, он ушёл на другой день после моего отца, и его могила рядом с отцовской. И каждый раз, приходя к отцу, я прихожу и к нему и молюсь за великого художника, учителя и друга.
Автор: Ирина Вышеславская
