Материал из журнала Антиквар #104: "Українська Австраліана"
Наверное, это сооружение знают все — даже те, кто никогда не был в Сиднее. Его невозможно забыть или не узнать, хоть однажды увидев на фото. Как все истинные шедевры, в своей уникальности похожее только само на себя, оно стало архитектурным символом Австралии. Для знатоков же Сиднейская опера является лучшим театральным зданием ХХ века.
В основе проекта Оперного театра лежит желание привести людей из мира ежедневной рутины в мир фантазии, где обитают музыканты и актёры.
Йорн Утзон
«Он никогда вам не надоест…»
Кажется, всё случилось само собой — просто прилетел белоснежный лебедь и уютно примостился, распушив в восторге самолюбования огромные крылья, отражённые в синих водах Сиднейского залива. В этом замечательном, созданном из бетона и стекла творении, которое многие называют «застывшей музыкой», действительно, можно уловить сходство с сюрреалистическим лебедем. Должно быть, его автор, датский архитектор Йорн Утзон, всё ещё находился под впечатлением сказки своего соотечественника Ганса Христиана Андерсена «Гадкий утёнок».
В сущности, «гадким утёнком» в чём‑то была сама Австралия, достаточно поздно приступившая к формированию собственной культурной среды, визуально оформляемой прежде всего через архитектурные сооружения. Застройка австралийских городов явно страдала провинциальностью. Запуск механизма демонстративного отхода от обособленности и маргинальности через приобщение к мировым культурным достижениям, в первую очередь элитарным, должен был состояться публично. А потому идею создания в Сиднее музыкального центра, включающего оперный театр и филармонию, решено было воплотить на государственном уровне, не ограничивая список претендентов на её разработку местными зодчими.
Так среди номинантов оказался европеец Йорн Утзон, для которого победа в этом международном конкурсе была приятной неожиданностью. Представленный им проект лёгкого, как будто парящего над гладью залива здания, с крыльями-заломами, членящими пространство подиума на сцены разной величины, стал подлинной сенсацией для всех, кто его увидел. Ведь в теперь уже далёком 1957 году такие театры ещё никто не строил. И дело не только в необычном архитектурном решении театрального комплекса, а в попытке соединить в едином культурном центре все виды сценического искусства. Так, помимо зала, рассчитанного на полторы тысячи зрителей, а также концерт-холла на две с половиной тысячи мест, предполагалась постройка ещё и драматических театров — большого и малого. Предусматривалась даже камерная — всего на двести мест — студия. Кроме того, в ансамбль вошла колоссальная открытая концертная площадка, готовая принять до пяти тысяч слушателей.
Такой «конгломерат» был оформлен как фрегат со вздыбленными ветром парусами, будто готовый устремиться навстречу своей судьбе. И эта судьба весьма благоволила к театру, позволив ему в самый короткий срок превратиться в символ не только страны, но и континента — наравне с кенгуру и утконосами, хотя во время Олимпиады 2000‑го о них, разумеется, тоже не забыли. Не подвёл и новый роскошный стадион, однако прощальный фейерверк омывал струями падающих огней прежде всего белоснежного любимца, который у каждого австралийца вызывал гордость за свою страну, сумевшую преодолеть вековую провинциальность и заявить о своей самодостаточности. Олимпиада поставила Сиднейскую оперу на мировой пьедестал, выдав ей золотую медаль всеобщего признания и взяв узнаваемые зигзаги её очертаний на свои знамёна.
Подобного театра нет нигде. Объединённые в одно целое девять гигантских раковин, будто прислушивающихся к ангельскому пению, распластаны по горизонтали у прибрежных вод залива. Однако заломы крыш устремлены к небу, что заставляет вспомнить известную греческую пословицу — «Боги видят со всех сторон». Нелишне напомнить, что Опера была первым зданием в истории архитектуры, спроектированным при помощи компьютера. Это позволило создать новаторское дизайнерское решение сводов, обеспечивших идеальную акустику. Более того, в отличие от традиционных театров, для которых эталоном в основном служили постройки предыдущих эпох, всецело подчинённые сословному принципу, в Сиднейской опере царила атмосфера комфортного уюта не только для избранных. «Вы никогда от него не устанете, он никогда вам не надоест» — вот что декларировал и к чему стремился Утзон.
Так был заявлен новый органический стиль архитектуры, который закономерно вписывался в пришедший на смену интернациональным железобетонным «коробкам» структурный экспрессионизм. И Сиднейская опера в дальнейшем была признана одним из лучших образцов этого направления в мировом зодчестве, а Утзон — его основоположником.
Издержки моцартианства Йорна Утзона
Кто может быть самим собой, пусть ничем другим не будет.
Парацельс
Однако именно то, что сделало возможным реализацию этого замечательного замысла — прежде всего авторский максимализм — не позволило архитектору пойти на компромиссы, вполне допустимые для любого посредственного автора. Поначалу судьба, похоже, была расположена к нему. Даже сейчас кажется невероятным, как удалось Утзону победить в творческом состязании, где участвовало 223 специалиста из 32 стран!
Поразительным было и то, что на конкурс 1957 года он подал скорее идею, а не выверенный, в том числе и в плане сметы, проект. Представление об этой идее давали всего несколько рисунков и макетов, вошедших годом позже в знаменитую «Red Book». Но член жюри, американский архитектор финского происхождения Ээро Сааринен, сумел её оценить и убедить всех в экстраординарности заявки, которая окончательно была оформлена только в 1962 году в виде «Yellow Book». Возможно, здесь сказалось родство душ, а быть может, и причастность Утзона к скандинавской архитектурной школе, которую по праву возглавлял отец Ээро, гениальный Элиэл Сааринен.
И всё‑таки залог успеха был в абсолютной оригинальности замысла. В нём слилось всё: детство Йорна, проведённое на берегу моря, профессия его отца, посвятившего жизнь кораблестроению, неповторимость скандинавского зодчества, настоянного на лаконичной простоте линий, но не лишённого при этом романтики. Всё это выделяло проект Утзона из массы других, стандартных решений.
Стоит напомнить, что во время войны архитектор бежал в нейтральную Швецию, затем работал в Финляндии с Алваром Аалто, уже построившим к тому времени несколько знаменитых белоснежных зданий, «отголосок» которых угадывается и в проекте Сиднейской оперы. Потом молодого зодчего занесло в Америку, подарившую встречи с Фрэнком Ллойдом Райтом и Мисом ван дер Роэ, а также обогатившую его европейский архитектурный багаж образами не только манхэттенских небоскрёбов, но и мексиканских пирамид. Именно у них он позаимствовал идею единой платформы, на которой расположил в Опере композицию из отдельных «парусов». К этому следует добавить и впечатления от ар деко, родоначальником которого считался эмигрировавший в США Элиэл Сааринен. В итоге Йорну Утзону удалось сотворить своеобразный стилистический «фьюжн», одинаково привлекательный как в экстерьере, так и в интерьере.
Именно в подобном ключе были решены первые самостоятельные разработки зодчего, в частности, отмеченный ещё в 1945 году Малой золотой медалью проект концертного зала для Копенгагена, так и оставшийся нереализованным. Та же судьба ждала и его вариант восстановления Хрустального дворца в Лондоне, поданный на конкурс в следующем году. Один из английских архитекторов, Максуэлл Фрай, так оценил работу своего молодого коллеги: «Поэтично и вдохновенно, но больше похоже на мечту, чем на реальность». К сорока годам Йорну Утзону удалось воплотить совсем немного. По-видимому, не случайно построенная им для собственной семьи вилла находилась вблизи гамлетовского Эльсинора. И вот наступило время, когда на сакраментальный вопрос: «Быть или не быть?» судьба ответила утвердительно, подарив архитектору семь лет упоительного осуществления своего замысла.
Однако со временем одухотворённость и неординарность Утзона неизбежно должны были столкнуться не только с непониманием менее утончённых натур, но и с коварством завистников, стремившихся к тому же присвоить себе честь создания шедевра. Уже к 1963 году предел необходимых расходов был поднят до 12,5 миллионов фунтов при первоначально планировавшихся трёх миллионах. И это неудивительно, ибо победивший на конкурсе проект был скорее похож на эскиз или скульптурную метафору, что априори предполагало творческий поиск по ходу строительства и, к сожалению, явное превышение сметы. Невольно вспоминаются строчки Марины Цветаевой: «Что же мне делать, певцу и первенцу… с этой безмерностью в мире мер?» В настоящее же время установлено, что архитектор стал жертвой коррупции местных властей и подрядчиков, на порядок завысивших стоимость квадратного метра Оперы по сравнению с подобными сооружениями в других странах.
Вначале Утзон был настолько увлечён, что не придавал значения финансовым затруднениям и все сложности пытался решить с моцартианской лёгкостью. Когда начался сбор пожертвований, он, например, вызвался продавать поцелуи по сотне фунтов за штуку. Да, да, так было, поскольку ступивший на землю далёкого континента голубоглазый светловолосый варяг пользовался невероятной популярностью среди местных дам. Его благоразумно остановили и предложили собрать деньги более привычным способом — через лотерею. И нужная для начала строительства сумма была получена уже через две недели. Казалось, всё чудесно. Австралийская элита от него в восторге, а набранная им в Европе команда готова преодолеть любые технические трудности. Само же строительство объявлено делом государственной важности.
Одержимость идеей и неисчерпаемость фантазии помогли зодчему привлечь множество сторонников, а главное — найти самых талантливых конструкторов, инженеров и акустиков. В созданном позднее документальном фильме «Грань возможного» один из его коллег так вспоминает те времена: «Мы были словно джазовый оркестр — каждый точно знал, что от него требуется. Мы провели вместе семь абсолютно счастливых лет». Сам же Утзон напишет книгу с подробным описанием вклада каждого в общее дело, которое было бы невозможно осуществить без высочайшего профессионализма и энтузиазма его участников.
Однако впереди была засуха 65‑го года, на ликвидацию последствий которой потратили все оставшиеся от лотереи деньги. Потом — поражение лейбористов на выборах и приход к власти правительственного клана, заботившегося под прикрытием государственных интересов лишь о пополнении своих карманов. Нашёлся и Cальери. Им стал министр общественных работ Дейвис Хьюз, в прошлом школьный учитель, который путём мелких интриг вынудил Утзона отказаться от руководства строительными работами и в 1966 году покинуть Австралию. Следующие семь лет и огромные суммы денег — в три раза больше потраченного ранее — ушли на то, чтобы изуродовать первоначальный замысел. К счастью, практически не пострадал принесший Сиднейской опере мировую славу внешний вид, но распродажа за копейки выписанного Утзоном из Европы сценического оборудования, а также приспособление интерьеров ко вкусам новых исполнителей принесло всему комплексу непоправимый ущерб.
Для самого же зодчего история с Сиднейской оперой оказалась парадоксально трагичной. С одной стороны, уже в молодости он сумел создать эпохальный шедевр и к тому же лучшее здание на континенте. Но с другой, то, что и в Сиднейской опере Йорну Утзону не удалось полностью воплотить свои замыслы, как бы подсекло его креативные порывы. Своеобразным «Реквиемом» по загубленной мечте стало ритуальное сожжение на пустынном берегу фиорда всех последних макетов и чертежей «Белого лебедя», так и оставшегося единственной значимой работой его жизни. Хотя в последующие годы навязчивое стремление всё‑таки осуществить задуманное подталкивало зодчего на многочисленные вариативные авторские повторения.
Так, в Нью-Йорке по его проекту было построено здание аэровокзала, своего рода Опера в скромном исполнении. Более роскошным удалось сделать в 1982 году комплекс из двух залов для Кувейтской Национальной Ассамблеи, расположенный на берегу Персидского залива. В 1991 году здание, однако, существенно пострадало во время нападения Ирака на Кувейт, а в восстановленном виде оно уже сильно отличалось от авторского замысла. Вовсе неосуществлённым остался нашумевший проект театра в Цюрихе. В результате за Утзоном закрепилась репутация зодчего, над которым висит «проклятие нереализованности». Он оказался на мелководье малобюджетных проектов, выполненных, как всегда, неординарно, но в камерном формате. Это обстоятельство не могло не угнетать его и лишило той отчаянной пассионарности, которой Утзон покорил Австралию.
Однако не только творческая «обесточенность», но и незаслуженное забвение ожидали архитектора. При открытии Сиднейского театра 20 октября 1973 года специально пожаловавшей для этого Елизаветой II не было произнесено его имя, хотя в один из предыдущих визитов в Австралию английская королева принимала зодчего на борту своей яхты. Более того, фамилии Утзона не оказалось и на мемориальной табличке у входа, где перечислены те, кто осуществил этот проект, в том числе его злой гений Хьюз.
С неблагодарностью современников сталкивались очень многие архитекторы. Например, Шарля Гарнье, построившего Гранд Опера, просто забыли пригласить на открытие, и ему пришлось покупать билет. Огюсту Монферрану было отказано в исполнении предсмертной просьбы — похоронить его в одном из подземных помещений Исаакиевского собора, невзирая на то, что он отдал этому сооружению все свои силы и скончался, простудившись на открытии. Фактически изгнанным из Петербурга оказался и Растрелли, создатель великолепных царских дворцов и ансамбля Смольного монастыря. Быть может, это плата творцов за исключительность? Или проблема в колоссальной зависимости зодчих от власть имущих, в противоречии между идеей и возможностью её осуществления? А, возможно, в том, что Йорн Утзон опередил своё время…
Запоздавшее признание
Чины людьми даются, а люди могут обмануться.
Александр Грибоедов
Но всё же главное состоялось: Йорна Утзона признали. Его Сиднейский оперный театр стал единственным сооружением XX века, вошедшим в список великих архитектурных символов минувших эпох наряду с пирамидой Хеопса, Парфеноном, Айя-Софией, Тадж-Махалом, Московским Кремлём, Эйфелевой башней… Более того, он превратился в знаковый образ целого континента.
Но самая большая заслуга Утзона в том, что он угадал структурализм как архитектуру будущего, которая заявит о себе постройками Нормана Фостера, Ричарда Роджерса, Ренцо Пьяно, Сантьяго Калатравы, Фрэнка Гери, Захи Хадид и многих других выдающихся и просто талантливых зодчих, взявших на вооружение и его вздыбившиеся паруса, и створки раковин, и дольки апельсина, послужившие, по признанию самого Утзона, толчком к первоначальному замыслу.
Придут и награды. Прежде всего спохватятся в Австралии, где в 2000 году ему присвоят звание почётного доктора Сиднейского университета, а три года спустя произведут в рыцари. Тогда же он получит и мировое признание, став лауреатом высшей архитектурной награды — Притцкеровской премии, приравненной по престижности к Нобелевской.
Более того, ему было предложено участвовать в реновации Оперы с максимальным приближением к первоначальному замыслу, а также с учётом пожеланий по улучшению акустики и дизайну некоторых помещений. Над этими проектами он работал последние годы жизни вместе с сыном и внуком, с которыми, кстати, тоже не всегда находил общий язык. Однако из всех проектов пока реализована только западная колоннада, пристроенная к зданию театра. Её торжественное открытие в 2006 году в присутствии королевы Елизаветы II должно было стать запоздалым актом чествования Утзона. Но он не приехал. По-видимому, нордический характер и чувство собственного достоинства не позволили ему упиваться пришедшим наконец признанием и простить всех тех, кто сломал ему жизнь. По иронии судьбы на полную трансформацию Оперы снова не хватило средств. Таким образом, 29 ноября 2008 года, отметив в апреле 90‑летие, Йорн Утзон ушёл из жизни, так и не увидев в законченном
виде свой шедевр.
Единственное, что в какой‑то мере компенсировало удары судьбы по его авторским замыслам и амбициям, было создание в Ольборге, где прошли детство и юность зодчего, Культурного центра, который можно рассматривать как своеобразный мемориал мэтра самому себе. В этом здании, ставшем его «лебединой песнью», он смог воплотить основные идеи по формообразованию пространства, найденные ещё в проекте 1957 года. Не случайно, наверное, первая экспозиция выставочного зала Центра посвящена «Белому лебедю» Сиднея.
И сейчас, на пороге столетия со дня рождения зодчего, стоит вспомнить, что в 2007 году он стал единственным архитектором, чей проект был прижизненно объявлен ЮНЕСКО памятником Всемирного наследия.
Автор: Екатерина Лавриненко-Омецинская