О выставке “Алебастровый атлас” Ксении Гнилицкой в галерее The Naked Room
Политика может превратить высотку в Вавилонскую башню, а косяк ларька — в символ революции и свободы, но взгляд изнутри “я” (особенно детского “я”) часто не считается с этим большим судом истории: значок гитлерюгенда может вызывать в памяти лето и кадык лучшего друга, как показал романист Гюнтер Грасс, а усы на портрете Сталина — солёно-слезливый вкус катарсических парадов. Связи эти, особенно опасные для эмоционалов, могут быть произвольными, несправедливыми, парадоксальными и вредными, но они отражают реальные свойства реальных вещей, они проявляют рубец, сшивающий маленького человека и необъятную хронику, они — это незаменимый “грузик” на весах добра и зла, без которого невозможно найти баланс.
Ксения Гнилицкая, неоднократно участвовавшая в проектах, связанных с разбором сакраментального “мы” (проект “Сусіди” и “Від спільного кореня” в Польше, “GENERATIONS.UsA” в PinchukArtCentre и др.), выросла в Голосеевском. Пресс-релизы “Алебастрового атласа” сообщают, что окна ее квартиры, как на блюдце, панорамно преподносят всю Демеевку — один из первых индустриальных районов Киева, вид примерных 80-х, в котором, как перо, застряла массивная железобетонная “Вернадка”, а еще красуются автовокзал, гостиница “Мир” и другие знаки времени.
Советская архитектура этого периода (60-90-е), или архитектура советского модернизма, как ее принято называть, сегодня вошла бы в ТОП-5 триггеров постмайданных лет. И оно понятно. Дело в том, что “тарелка” на Лыбидской или читальные залы библиотеки им. Вернадского вплоть до последнего часа казались скорее нашим настоящим, чем нашим прошлым. Они не входили (и не входят) в список “архітектурних пам’яток”, мы не смотрим на них, как на мастерские художников или как на самые хилые доходные дома начала ХХ века, — с легким пиететом и уважительной дистанцией, с чувством какого-то не вполне практичного смысла этих вполне практичных “споруд”. Но стоило нам откреститься от этого околосоветского “настоящего”, признать бесповоротно, что оно — где-то “там”, а мы — где-то “здесь”, как тут же вылезла необходимость вынести ему приговор, выдать ему место в летописи прошлого. И чувства к этим пейзажам вошли в ту же фазу, что и чувства к человеку, с которым ты недавно расстался: может, он был отменный инженер, писал чудные рассказы или строил хорошо дома, но если он вел себя, как абьюзер, то печать обиды временно обесценит все его работы и все его дома.
“Алебастровый” в названии микро-выставки Гнилицкой — это такое поэтическое имя для инкерманского туфа, из которого построена “Вернадка”. Именно она стала главным предметом работ в The Naked Room — галерее, которую открыл на Рейтарской швейцарец-кинорежиссер Марк Рэймонд Уилкинс. Вместе с Гнилицкой к посылу экспозиции присоединился еще архитектор Алексей Быков, которого в Украине знают как специалиста, защищающего советский модернизм, отмывающего его от всякой ненужной и как бы даже недостойной, компенсаторной пропаганды: он одним из первых высказался о превращении “тарелки” в часть ТЦ, рассказывал для Bird in Flight, почему 70-е — это круто, а сейчас издательство “Основы” выпускает книжку о советском модернизме с его фотографиями. Среди масштабных полотен выставки (два интерьера и два экстерьера) есть видеоработа, записанная вместе с Быковым — это дневниковая съемка района из окна квартиры Ксении.
Примечательно, что некоторые полотна, например, те же “Фрагменты розы на библиотеке Вернадского”, вынесенные на обложку, Гнилицкая рисовала годами, совсем не в духе мельтешащего капиталистического времени (!), хоть они и напоминают мгновенный полароидный снимок в расфокусе — и живописной техникой, и сюжетами: это ровное, бытовое, почти убаюкивающее время фланёров у фонтана (работа из серии “Инерция ожидания”), это бед не знающий, пустой читальный зал с вылезшим на передний план фикусом, это “роза”, стойкая и симметричная, идеальная, упорная, как сам Союз. Полотна художницы ловят смелую, грубоватую и почти брутальную среду периода 60-90-х в каком-то нежном хлопке одной ладонью: жизнь с видом на Демеевку продиктовала не то чтобы детский восторг, или магию первого впечатления, или лирику сантимента, но внушила грандиозное доверие и приятие. Это антураж, в котором вы прогуливали уроки, снашивали кеды, стряхивали пыль со стола и поливали цветы.
Так уж вышло, что мы без всяких “но” рассуждаем о ценности зданий XIX – нач. ХХ века (она как бы слишком вальяжная, рюшечная и очевидная — тень рыхлой, но изящной утопии), зато эти конусоподобные, превозмогающие человека формы все еще вызывают у большинства ассоциацию с “квадратным совком”. Может быть, прозрачный, незамороченный и даже лобовой взгляд Гнилицкой, — взгляд ребенка, которого мама мимо гостиницы “Мир” ведет за руку в магазин, — это идеальный маневр, чтобы напомнить: советская архитектура — это не про полки для медкарточек, не про инвентаризацию и бухучет, это тоже утопия, одна из величайших утопий прошлого, только без розеток и вензелей.
Автор: Лена Мигашко
