К числу самых заметных событий минувшего года, бесспорно, следует отнести презентацию каталога «Спецфонд 1937–1939 из коллекции НХМУ». Составителем и автором вступительной статьи к изданию является Юлия Литвинец, много лет работавшая главным хранителем музея, а с осени 2016 года ставшая по итогам конкурса его генеральным директором. Поэтому наш разговор с пани Юлией коснётся не только возвращения «запрещённого искусства», но и перспектив развития НХМУ, судьбы коллекции «Градобанка» и сотрудничества с частными собирателями.
— Вот уже почти полгода вы руководите крупнейшим художественным музеем страны. Думаю, что это и ваша личная победа, и победа музея, ведь очень важно, чтобы такое учреждение возглавлял человек, знающий его «изнутри», досконально изучивший его коллекцию, понимающий людей, которые там работают. Насколько я знаю, вы довольно давно пришли в НХМУ?
— В 2001 году, сразу после окончания института. Сначала была младшим научным сотрудником, затем старшим. Потом на некоторое время ушла из музея, но «недалеко» — работала директором его благотворительного фонда. В 2004 году мне предложили должность главного хранителя музея, которым я и была почти 12 лет.
— И в этом качестве курировали проект «Спецфонд». Давайте поговорим о нём подробнее.
— Это моя любимая тема, работа над которой всё ещё продолжается. Материала оказалось очень много, поэтому его изучение и осмысление потребует времени. Но уже с учётом «спецфонда» мы переделали экспозицию второго этажа, что дало возможность гораздо полнее представить искусство 1930-х годов. Это был очень сложный период — не только в контексте политической и социальной жизни, но и в художественном плане. Мы видим, как совершался переход к соцреализму, как авангард постепенно вытеснялся официальным советским стилем, и насколько болезненной была эта «ломка» для художников. Порой она стоила им жизни. И почти всегда — свободы творчества.
— То есть происходила своеобразная мимикрия личности…
— Можно и так сказать… Большой пласт художников, чьи произведения были отправлены в «спецфонд», неизвестен. Их имена ещё предстоит узнать, но я надеюсь уделить каждому из таких мастеров достаточно внимания. В планах на будущее — монографические исследования, которые затем соединятся в большую аналитическую работу.
— Кому будут посвящены первые монографии?
— Абраму Черкасскому, который до ареста в 1938-м был профессором Киевского художественного института. Он остался жив, но был сослан в Карлаг. Потом, благодаря стараниям жены, вернулся в Киев, а в годы войны оказался в Алма-Ате, где и остался до конца жизни. В Казахстане его считают «своим» художником… Ещё один мастер — Александр Сиротенко, прекрасный живописец, педагог и автор теоретических разработок. Почему сначала эти имена? Потому что сохранилось больше произведений. Не менее интересно творчество Льва Крамаренко, Ирины Жданко, Юрия Садиленко… Это те художники, на которых будет сделан акцент. Но вообще мы постараемся поднять весь пласт искусства 1920–1930-х.
— Сейчас в музее проходит выставка «Йду і повертаюсь», где демонстрируются произведения из коллекции «Градобанка». Путь этого собрания в НХМУ был долгим и драматичным, но теперь его судьба решена?
— Судебные разбирательства продолжались больше 10 лет, а сама коллекция с 1996 года находилась в Нацбанке. Всё это время она была скрыта от публики и специалистов. Теперь её нужно исследовать и вводить в научный обиход; многие вещи требуют вмешательства реставраторов — 20 лет хранения вне музея не прошли бесследно…
— Почему коллекция так долго не могла попасть в музей, если решение о её передаче было принято на самом высоком уровне? Возможно, имел значение чей-то личный интерес, надежда на то, что коллекция будет распродана и удастся приобрести наиболее ценные вещи?
— Я не исключаю «человеческого фактора», но не стану рассуждать о том, кому это было выгодно. Могу только сказать, что музей прикладывал все усилия к тому, чтобы получить коллекцию в полном объёме, как это было предписано судом. Всё, что происходило вокруг этого решения, — коллизии нашего государства.
Теперь, когда все произведения переданы в НХМУ, нам предстоит большая работа. В том числе, по развенчанию или подтверждению разнообразных мифов, которыми это собрание «обросло» за 20 лет.
— Например?
— Например, мифа о его ценности. Могу совершенно определённо сказать, что наиболее ценно оно в части современного украинского искусства — именно того периода, который сейчас представлен на выставке. Мы могли бы показать и больше работ, но, к сожалению, состояние многих из них не позволило этого сделать.
— Давайте обсудим ключевые моменты развития музея.
— Такой разговор кажется мне несколько преждевременным. Я действительно подавала на рассмотрение конкурсной комиссии план развития НХМУ, но там излагались мои собственные мысли и моё собственное видение. Теперь, когда я приступила к работе в качестве директора, нужно согласовать многие пункты с коллегами, учесть ряд других факторов, которые позволят сделать мой план выполнимым. Задумок очень много. Фактически необходимо сделать ребрендинг музея, начиная с изменения его логотипа.
— Музей будет как-то иначе себя позиционировать?
— Он по-прежнему останется Национальным художественным музеем Украины. Из экспозиции не исчезнут ни коллекция икон, ни живопись XIX века, но в то же время мы прекрасно понимаем, что стране необходим музей современного искусства, причём именно на государственном уровне. Поэтому основное внимание будет сосредоточено на произведениях, созданных нашими современниками. Я не говорю, что мы перестанем собирать работы других авторов, однако главной целью станет формирование коллекции изобразительного искусства периода независимости. Это предполагает постоянный контакт с художниками, коллекционерами, с людьми, которые не считают себя коллекционерами, но владеют произведениями музейного уровня.
— Как происходит отбор работ для музейного собрания? Вы принимаете всё, что вам хотят подарить?
— Нет. Был период, когда мы действительно брали всё, но теперь отказались от этой практики. Во-первых, НХМУ — эталонный музей и его собрание должно включать только эталонные вещи. Во-вторых, нам просто не хватает места. Вопрос о том, берём мы конкретное произведение или нет, решает фондовая комиссия. В неё входят работники музея, но, если необходимо, мы привлекаем специалистов из других учреждений.
— Вы говорили, что некоторое время возглавляли благотворительный фонд музея. Таким образом, у вас есть определённый менеджерский опыт и опыт общения с меценатами. Этот фонд существует и теперь?
— Нет. Он функционировал до тех пор, пока директором был Анатолий Мельник. Многое держалось на его личных связях, и потому со сменой руководителя всё развалилось. Получилось, что судьба благотворительного фонда зависела от одного человека. Понятно, что так быть не должно… Почти три года назад у музея появилось «Дружнє коло», куда входят «двигатель» наших идей Стелла Беньяминова и другие меценаты, небезучастные к судьбе музея. Все пожертвованные ими средства поступают на специальный благотворительный счёт музея.
— То есть фонда нет, а счёт есть?
— Да. Дело в том, что музей относится к неприбыльным организациям. Если за год мы заработаем миллион и более, этот статус будет с нас снят и музей превратится в прибыльную организацию, обязанную платить налоги.
— Выходит, нет никакого смысла зарабатывать?
— Да, и это опять-таки коллизии нашего государства… К счастью, существует благотворительный счёт, на который поступают членские взносы друзей НХМУ. Воспользоваться ими очень сложно, поскольку все деньги, появляющиеся на счету государственного учреждения, сразу же становятся государственными. Чтобы потратить их, музей должен взять справку в казначействе о наличии определённой суммы, затем разрешение Министерства культуры на использование денег для тех или иных нужд, и только после этого заключить договор на выполнение работ. Например, средства на подогрев крыши в зимний период наши благотворители выделили ещё летом, а справку о том, что музей может пустить их в дело, мы получили только в конце осени, когда уже начался отопительный сезон. Пришлось вести эти работы в холодное время и постоянно корректировать их ход.
— Украинские музеи уже давно вынуждены вести борьбу за выживание. Государство фактически бросило их на произвол судьбы, хотя среди наших «можновладців» немало людей, коллекционирующих предметы старины и знающих им цену. По крайней мере, такое впечатление складывается по их электронным декларациям.
— Возможно, для них это финансовая инвестиция…
— Однако в числе таких людей есть и основатели музеев, и публичные коллекционеры, которые сотрудничают с государственными учреждениями, и популяризаторы украинской культуры за рубежом. Вам хотелось бы наладить с ними более тесное общение?
— Мы развиваем сотрудничество с коллекционерами, но государственных служащих среди них нет. Кроме того, музей продолжит творческое общение с галереями и аукционными домами. Последняя выставка, организованная вместе с «Дукатом», показала насколько плодотворным оно может быть. Что касается именно госслужащих, то здесь я не вижу перспектив.
— Давайте поговорим о позитивном. Например, о выставках, которые состоятся в новом году.
— В январе мы представим японские гравюры XIX века. Этот проект подготовлен совместно с посольством Японии, но сами гравюры из коллекции НХМУ. Они поступили к нам в 1998 году. Также в коллекции есть более 200 образцов современной японской каллиграфии, которые были подарены музею после выставки в 2005 году.
— Посетители, наверное, будут удивлены тем, что в Национальном художественном музее хранится не только украинское искусство?
— Таких вещей совсем немного. Мы даже не делим их на западные и восточные. Называем условно «зарубежная живопись».
— Вероятно, подобные произведения могли бы составить неплохой обменный фонд?
— Это прекрасная идея, и самое интересное, что в советское время такие фонды были. Даже в нашем музее сохранилась категория «обменный фонд». Другое дело, что мы ни с кем ничем не обмениваемся.
— Почему?
— Раньше обмен производился между государственными учреждениями. Уже во времена независимости была попытка обменять что-то из основного фонда на произведения из частной коллекции. Но поскольку очень сложно определить равноценность обмена, и нет соответствующей законодательной базы, это не получило развития.
— А можно было бы, предположим, выставить на аукцион какую-то «непрофильную» работу, а на вырученные деньги купить картину Пимоненко или Глущенко из частного собрания?
— Согласно нашему законодательству, музейный фонд является нерушимым. Поэтому мы не имеем права продавать. Такие прецеденты случаются за рубежом, но там другое законодательство. Если уж встанет вопрос о приобретении того или иного произведения, то скорее всего это будет сделано друзьями музея. На государство, увы, надежды нет. Правда, несколько раз Министерство культуры запрашивало у нас в срочном порядке списки произведений на закупку по программе приобретения современного искусства. Мы их составляли, подавали, проводили экспертизы и даже заключали соответствующие договоры… Но этим всё и ограничивалось. На четвертый фальстарт я просто не отреагировала…
— Вернёмся к разговору о музейных планах.
— После японской гравюры у нас будет выставка к 100-летию со дня рождения Татьяны Яблонской. И фактически весь 2017 год пройдёт под знаком юбилея Украинской Академии искусств. Летом состоится выставка, посвящённая Фёдору Кричевскому, в октябре — Александру Богомазову. В числе прочего на ней будут показаны две работы из триптиха «Пильщики». Сейчас в экспозиции можно видеть только одну его часть, ещё одна существует в эскизах, а центральная находится в очень плохом состоянии. В таком виде произведение поступило в музейный «спецфонд» в 1937 году, после того, как побывало на нескольких зарубежных выставках. Уже в старой инвентарной книге было записано, что оно повреждено. Сейчас с ним работают реставраторы.
— Много ли в запасниках вещей, состояние которых внушает тревогу?
— В основном это касается произведений из «спецфонда». В 1953–1956 годах их занесли в «нулевую категорию», что означало списание и постепенное уничтожение. Картины сняли с подрамников и намотали на валы. Но фактически это их и спасло, поскольку разматывание валов — с любой целью — дело долгое и хлопотное.
— Их стали разматывать сравнительно недавно?
— Этот процесс начался ещё во времена «оттепели», но целенаправленно музей занимается такой работой последние шесть лет — изо дня в день. Для больших картин пришлось заказывать в Польше специальные валы, поскольку в Украине таких не делают. Потом каждое произведение попадает в поле внимания реставраторов, которые решают, как вернуть ему первозданный вид.
— Планируете ли вы какие-то издательские проекты?
— Да. Надеюсь, что в этом году мы выпустим большой альбом и три путеводителя по музею, задуманные как коллекционная серия. Будут также издаваться материалы к выставкам, планируется и выпуск музейного научного журнала.
— Обсуждается ли возможность изготовления сувенирной продукции?
— С этим мы как раз не спешим, поскольку будет меняться имидж музея и его логотип. Сейчас, к примеру, нашим неофициальным цветом является серый — в соответствии с цветом сооружения. А на самом деле серыми были только колонны и скульптуры, а само здание — терракотовым. Такие вот любопытные детали…