Владислава Осьмак: «Сегодня есть запрос на современное знание о городе»

Материал из журнала “Антиквар”: Город без архитектора. #96

О плюсах и минусах реконструкции утраченных памятников, о необходимости формирования градостроительной культуры мы говорим с руководителем Центра урбанистических студий Национального университета «Киево-Могилянская академия» Владиславой Осьмак.

— Для начала хотелось бы обсудить ситуацию, связанную с избранием, а вернее неизбранием главного архитектора Киева. Какой из неё может быть выход, если учесть, что практически все номинанты на этот пост — фигуры, мягко говоря, неоднозначные, а порой и одиозные?

— Это сложный вопрос. Неоднозначность некоторых фигур — порождение скорее медийное, связанное с попытками дискредитировать человека, стоящего «на стороне добра». Я не вправе выступать чьим‑либо адвокатом, поскольку не входила в состав конкурсной комиссии, а была лишь сторонним наблюдателем. Но как наблюдатель, знающий и кого‑то из кандидатов, и некоторых членов комиссии со стороны общественности, могу сказать, что по‑другому этот конкурс вряд ли мог закончиться.

Мы наивно полагали, что «тепличные условия», в которых активисты определённое время существовали при прежнем главном архитекторе Киева Сергее Целовальнике (я имею в виду возможность открытой коммуникации с чиновниками Департамента градостроительства вскоре после Майдана), распространятся и на другие структуры Киевской горадминистрации. Но как единое целое эта структура оказалась слишком заржавелой и неповоротливой, чтобы быстро меняться. Кроме того, в высших эшелонах городской власти есть представители строительных кланов, имеющие свои интересы и рассматривающие Киев исключительно как стройплощадку. Понятно, что на должности главного архитектора они желают видеть того, кто будет принимать «нужные» решения. А тут вдруг возникает общественность и говорит: «Ничего подобного. Давайте пропишем новые условия конкурса и проведём его открыто и прозрачно. А ещё сделаем так, как во Львове, — разделим должность на две, чтобы был главный архитектор и был начальник Департамента…». И произошло то, что происходит повсеместно: чиновничья система не поспевает за темпом развития гражданского общества. Хуже было бы, если бы конкурс состоялся — со всеми нарушениями и игнорированием позиции общественности. А то, что его продлили и что, вероятно, будет избрана новая комиссия, — скорее большой плюс.

Уже сейчас под давлением общественности в Киеве происходят определённые сдвиги: останавливаются какие‑то стройки, отменяются какие‑то землеотводы. Пока это не носит массового характера, поскольку осуществить подобные вещи крайне сложно: они требуют не только наличия гражданской позиции и политической воли, но и большого штата юристов, немалых средств… Но то, что мы сдвинулись с мёртвой точки, подтверждает и нынешний конкурс. Он показывает: многолетний паралич от того, что какие‑то мифические «они» в каком‑то мифическом «там» творят нечто ужасное, а мифические «мы» в мифическом «здесь» ничего не можем изменить, у части общества уже прошёл. Одно то, что к открытой дискуссии группы гражданских активистов, занимающихся Киевом, в полвторого ночи на Фейсбуке подключается заместитель мэра, означает, что «они» тоже не спят. И это хорошо!

— К сожалению, Киев уже давно рассматривается и выглядит, как стройплощадка. Но почему всё, что в нём появляется, так диссонирует с окружающей застройкой?

— Потому что наши архитекторы мыслят преимущественно отдельными объёмами и стилями, а не пространствами и взаимо­связями. Кроме того, у многих отсутствует представление о Киеве как о городе уникальном. Это системный недостаток образования. Чтобы что‑то менять, нужно прежде всего создавать научную базу. И просветительством нужно заниматься и на уровне чиновников, и на уровне студенчества, если, конечно, мы хотим воспитать урбанистически грамотное поколение, которое будет иначе воспринимать город и, соответственно, иначе к нему относиться. Именно с этой целью осенью прошлого года в Могилянке был открыт Центр урбанистических исследований.
На современное знание о городе сегодня есть запрос, в том числе среди чиновников. По инициативе заместителя Киевского городского головы была, например, создана рабочая группа, которая занимается формированием идеологии понятия публичного пространства. И хотя словосочетания «громадський простір», «публічний простір», или «public space», у всех на слуху, каждый вкладывает в них разный смысл. Унификация этого термина поможет наладить взаимосвязи людей, которые действуют в одном направлении, но остаются невидимыми друг для друга.

— Вы считаете, что таким образом можно побороть строительные кланы в государственной власти?

— Одного Киева для этого будет мало. Нужно, чтобы подобное движение развилось в масштабах страны. Это эффективный путь, потому что он созидательный. Понятно, что на тактическом этапе он ничего не решает, и в кратко­срочной перспективе цели могут быть достигнуты только путём прямого сопротивления — разу­меется, без причинения вреда людям и, желательно, имуществу. Так что практика ломания заборов, увы, ещё остаётся актуальной. Но теперь она подкрепляется и юридическими прецедентами. На сегодняшний день все победы — это результат личного героизма нескольких людей, таких, например, как Марина Соловьёва, которая своим упорством переломила ситуацию с Гостиным двором, и землеотвод был отменён… Буквально на днях на сайте КМДА я увидела сообщение, что остановлена скандальная стройка на Никольско-Слободской. Это не значит, что у застройщика отобрали лицензию, но, по крайней мере, мы видим реакцию городских властей. Они же понимают, что люди готовы бороться за своё право жить в городе, а не выживать в нём, соблюдая чьи‑то частные интересы, и, что если не вмешаться в этот процесс сейчас, то потом может быть гораздо хуже.

— То есть от прочности и активности личной позиции мы никуда не уйдём?

— Конечно. Об этой активности можно судить даже по Фейсбуку, по репостам тревожных сообщений, которые касаются Киева. Мы видим, что людям небезразлична судьба города, что они готовы прилагать личные усилия к тому, чтобы не допустить сноса ещё одного дома ради появления очередной «свечки». Есть десятки, если не сотни инициатив — иногда более, иногда менее успешных и стратегически рассчитанных, но они есть. И людей вокруг себя они собирают. То есть это вопрос времени.

— И вы верите, что когда‑нибудь и дом на Грушевского разберут, и «Парус» снесут?

— Тут, конечно, будет сложно, но возможно всё. Приведу пример: у меня есть приятельница, бывшая киевлянка, которая уже много лет живёт во Франкфурте. Как‑то на своей страничке в Фейсбуке она выставила фотографию, сделанную с балкона её дома. В центре города посреди старой застройки торчала какая‑то бетонная штука, которую впихнули туда в 60‑е или 70‑е годы, когда ещё, возможно, не были выработаны правила. Но потом правила появились, и город принял решение убрать постройку, нарушающую линию горизонта. Её аккуратно взорвали. На второй фотографии, сделанной с того же балкона, была уже чистая линия горизонта. То есть возможно всё. Это вопрос экономической целесообразности, а экономическая целесообразность города — не в соблюдении частных интересов владельца одного конкретного здания, а в сохранности буферных зон, в порядке в исторической части, где дома не разваливаются, а работают своими красивыми фасадами на привлечение туристов; где на первых этажах сделаны магазины сувениров, кафе, рестораны — всё, что привлечёт человека и заставит его потратить деньги. В этом экономическая целесообразность, а не в том, чтобы сохранять ужас, построенный на Верхнем Валу только потому, что кто‑то вложил в него деньги и наполнил карманы тех, кто мог не допустить этого строительства. В Киеве живёт почти четыре миллиона человек. Почему финансовый интерес десятка или двух должен доминировать над правом этих людей пользоваться пространством своего города, относиться к нему с любовью и уважением?

— Очевидно, одним из проявлений этой любви является возрождение утраченных в советское время памятников архитектуры. Но и они вызывают неоднозначную реакцию киевлян. Как лично вы относитесь к тому, что в городе вновь появились Михайловский Златоверхий, Успенский собор, храм на Контрактовой?

— Что касается Михайловского, то здесь я вижу ещё и какой‑то момент восстановления пространственной справедливости. Ведь когда собор уничтожили, исторический центр визуально «проваливался», образовалась дыра, которая нарушила не только архитектурный баланс, но и саму идею города. И вот снова появляется Михайловский, и снова выстраивается гениальная ось «София — Михаил»: Мудрость и Сила. А если присоединить к этой оси Андреевскую церковь — Пророчество, то получится треугольник, в котором, если пофантазировать, можно усмотреть отпечаток Ока Господнего.

Конечно, к восстановлению можно и нужно относиться критично и дифференцированно. Понятно, что в возрождённом соборе и материалы уже не те, и технологии другие, но он завершил пространственный образ исторического центра города, вернул ему важный смысловой акцент, визуализировал то, что было утеряно для двух поколений киевлян. И с этой точки зрения появление Михайловского мне кажется скорее положительным, чем отрицательным.

Однако у подобных реконструкций, на мой взгляд, есть ещё один, не такой очевидный, но не менее важный аспект — этический. Все эти реконструкции преподносятся нам как исправление ошибок предыдущей государственной системы. Но где граница между «восстановлением справедливости» и оправданием? Многие люди (особенно из‑за рубежа) понятия не имеют, что Михайловский — новодел. То есть до реконструкции разрушительное вторжение советской идеологии в ткань города было более очевидным, чем теперь. Но что лучше — делать вид, что травмы не было и выдавать «протез» за здоровую часть тела или осознать боль и не заниматься имитацией?

С Успенским собором ситуация ещё более сложная, поскольку из‑за его реконструкции практически потерялась единственная уцелевшая старая часть, которую можно было видеть прежде. Это напоминает историю с Золотыми Воротами, когда «воссоздание вида памятника» (именно так написано на табличке) поглотило археологический объект невероятной ценности.

С храмом Успения Богородицы Пирогощи своя история. С одной стороны, когда в урбанистический ландшафт XIX века вдруг вторгается эта псевдовизантия, наступает шок. Но проходит время, и ты начинаешь понимать, что Подол обладает потрясающей способностью к адаптации чего бы то ни было, превращению всего в своё родное, домашнее. И даже Пирогоща прижилась…

— Но вряд ли этот процесс «одомашнивания» возможен по отношению к другим зданиям, в особенности, если они извращают логику исторической застройки?

— В старых кварталах строить можно, но делать это нужно с соблюдением закона, который говорит: не выше 27 метров. Конечно, было бы неплохо эту цифру уточнить. Скажем, на Андреевском спуске 27 метров по отношению к нижней, верхней точке улицы или к соседним объёмам? Этого в нормативных актах не прописали, а значит, открыли возможность для всяких ухищрений…

На самом деле в старой части и на том же Андреевском могут появляться новые здания — и даже в ультрасовременном стиле. В европейских городах, кстати, такое практикуется. Главное, чтобы это было соразмерно исторической застройке. И я абсолютно убеждена, что оригинальное, яркое, суперсовременное гораздо лучше, чем пошлый тиражированный псевдоисторизм, чем подделка под прошлое. Но у нас утвердились другое мнение и другая традиция, и чтобы поломать их, нужно создать гениальный прецедент, сопроводив его массированной медиа-кампанией. Это потребует и просветительской работы среди журналистов, и открытых, честных дискуссий среди архитекторов, в ходе которых, вероятно, будет признано: всё, что построено в Киеве за последнее 20 с лишним лет, не стоит того, чтобы называться архитектурой. Это просто объёмы. Нет ничего интересного, но есть тысячи нарушений закона, которые, скорее всего, уже невозможно будет исправить. Разве что найдётся кто‑то, кто оплатит переселение большого количества дорогих офисов в другое место. А, может, лучше просто сделать выводы и больше так не делать. Хотя один дом — скандальную новостройку на Верхнем Валу — я бы снесла под корень. Чтоб неповадно было.