Украинское казачество в искусстве – и тема и идея

Запорожская Сечь как один из самых ярких эпизодов истории Украины, как самобытное и многомерное культурное явление привлекала художников всегда. Романтизированный образ казацкой вольницы нашёл своё воплощение во многих литературных и живописных произведениях. И такой интерес не случаен: казаки сыграли ведущую роль в развитии украинской государственности, сформировали богатейшие традиции, основанные на глубокой вере в покровительство Богородицы, вывели свой собственный кодекс чести.

Как известно, становление запорожского воинства происходило на рубеже ХVI — ХVII вв. В вольных поселениях бежавший от притеснений люд обретал долгожданную свободу и независимость. Идея сопротивления обстоятельствам, несогласие с существующим порядком вещей, право на самостоятельный выбор — черты, которые раскрывают саму суть не только казацкой вольницы, но и украинского менталитета в целом. Не желавшие жить в подчинении у кого‑либо люди уходили за пороги Днепра, где и создали оплот украинского казачества. Свобода лежала в основе картины мира казаков, идеей свободы было пропитано их мироощущение и восприятие действительности. По описанию французского путешественника, архитектора и картографа ХVII в. Гийома де Боплана, казаки «остроумны и проницательны, смышлены и щедры без расчёта, не стремятся к большому богатству, но чрезвычайно дорожат своей свободой, без которой они не могли бы жить; именно поэтому они столь склонны к восстаниям и бунтам против местных сеньоров, лишь только почувствуют притеснения со стороны последних. Так что редко проходит более семи-восьми лет без того, чтобы казаки не бунтовали и не восставали против них» 1.

Общий военизированный быт, способ жизни и единая вера прибывших на Сечь представителей разных слоёв общества (но в основном крестьян) способствовали выработке особого мировосприятия, созданию сообщества, напоминающего свое­образный духовно-рыцарский орден. Как и монахи-католики, дававшие обеты воздержания и полного послушания и осуществлявшие при этом военные походы за веру, запорожские казаки перед всей общиной обещали служить Богородице и посвящали Ей все свои военные подвиги.

Вместе с тем, несмотря на формирование собственного мировоззренческого идеала, запорожское казачество не отделяло себя от общей народной культуры, а сама Сечь превратилась в один из важных центров её развития. В этом контексте вполне естественной выглядит поддержка гетманом Сагайдачным Киевской братской школы — предшественницы Киево-Мо­ги­лян­ской академии, ставшей одним из ста­рейших вузов Украины и всей Восточной Европы наряду с Острожской и Ясской академиями. Широко известны имена выдающихся руко­во­ди­телей, преподавателей и воспитанников этой академии, среди которых Пётр Могила, Иннокентий Гизель, Иоасаф Кроковский, Даниил Апостол, Пётр Дорошенко, Симеон Полоцкий, Григорий Сковорода, Михаил Ломоносов и многие другие.

Развитие богословия, философии, психологии, права и прочих наук способствовало росту просвещения, появлению особого типа личности — просвещённого воина. Соответственно и образ героя, утвердившийся в украинской культуре ХVII — начала ХVIII в., является символом свободного, справедливого, образованного защитника христианских ценностей и родной земли. Именно таким мы видим его в художественных произведениях этого времени и последующих столетий.

В искусстве Киевской Руси подобные качества воплощал в себе святой великомученик Георгий, воюющий за добро и истину, побеждающий в легендах персонифицированное в змие зло. Он не только спасает от него город, но служит олицетворением искренней и непреклонной веры, благочестия, самоотверженности, жертвенности, то есть всего того, что составляет суть христианской морали. Неудивительно, что почитание этого святого становится повсеместным на территориях, соотносимых с Русью-Украиной.

Присущие св. Георгию свойства легли в основу другого образа — народного защитника казака Мамая. Появление и распространение многочисленных картин с его изображением совпало с особенно сложным для Украины историческим периодом XVII–XVIII вв., а сам Мамай превратился в символ освободительной борьбы. Сравнивая образы Мамая и святого Георгия, доктор искусствоведения, собиратель и исследователь произведений народного искусства Александр Найден пишет: «Якщо Юрій Змієборець — образ, який не має певної національної адреси щодо витоків, але який, однак, укорінився на українському етнонаціональному ґрунті, став явищем українського образотворчого фольклору, то козак-бандурист як картинний образ від самого свого початку й до кінця становить суто українське художнє явище» 2.

Картины «Казак Мамай» были популярны, в первую очередь, у казацкой старшины, хотя довольно скоро они стали почти обязательной составляющей убранства сельской хаты, знаком защиты семьи и рода, сопоставимым с иконами. На протяжении столетий в них органично соединялись лиризм и покой, героизм и юмор, трогательность и торжественность. В самые тяжкие периоды притеснений и интервенций значение этого образа повышалось, происходила его постепенная сакрализация.

Следует отметить, что картины с изображением Мамая изобилуют весьма значимыми для украинской культурной традиции символами. Казак, например, отдыхает, играя на бандуре. Благодаря этому создаётся двойственный образ воина-защитника и бандуриста, который не просто музицирует, но взывает к исторической памяти народа, укрепляет его в вере, ведь под бандуру традиционно исполнялись думы и псалмы. Та же двойственность обнаруживается в том, что Мамай отдыхает и одновременно находится в пути. В этом контексте иначе прочитываются и другие символы композиции. Как известно, ещё со времён скифов конь воспринимался на наших землях не только как спутник воина на жизненном пути, но и как проводник в мир умерших.

Поскольку вокруг Мамая отсутствует изображение какого‑либо жилья, зритель не может быть уверен, в каком именно мире пребывает казак — в мире живых или в мире горнем. В образе Мамая соединяются два мира — реальный и идеальный, мир действительности и мир мечты, достижимой только в свете Божьего присутствия (для грешных он отделён чертой смерти). Этим представлениям соответствуют и сказания о казаке-характернике, также соединяющем в себе две противоположности — мир здешний и мир потусторонний — и легко преодолевающем черту смерти в обоих направлениях.

Как уже говорилось, с созданием Киево-Могилянской академии связано изменение культурного климата Украины. На фоне этих изменений появляются произведения, сыгравшие чрезвычайно важную роль в становлении и развитии национальной культуры. Одно из них — ироничная поэма о казачестве Ивана Котляревского. На первый взгляд, его «Энеида» проста для восприятия. В то же время она таит множество глубинных смыслов, открывающихся лишь при тщательном анализе текста и знании тех сложнейших, по сути колониальных исторических условий, в которых
была написана.

Художники-иллюстраторы, обратившиеся к произведению Котляревского, сталкивались с серьёзными трудностями. Очень точно высказался по этому поводу кинокритик, литературовед, активный участник движения шестидесятников Роман Корогодский: «Оця картина жахливого існування на межі відчаю і усвідомлення безнадії — небажаності „перемін“ — має насамперед постати перед художником-графіком, який береться відтворювати в зорових образах „Енеїду“. Умовно навіть можна уявити неспокій риторичного питання, з яким звертається сам Котляревський до своїх колеґ-художників:

Скажіть! Тоді чи дуже спиться,
Як доля против нас яриться
І як для нас фортуна зла?
Щоб ілюструвати „Енеїду“, художникові потрібно відповісти на прокляті питання, які є наріжними в поемі» 3.

Существует несколько вариантов оформления «Энеиды», каждый из которых отличается уникальным авторским видением и ощущением темы украинского казачества. Самыми известными иллюстраторами Котляревского были Иван Падалка, Иван Ижакевич, Анатолий Базилевич, Александр Данченко, Михаил Дерегус.

Иллюстрации А. Базилевича декоративны, они органично сочетаются с поэтическим стилем Котляревского, однако не акцентируют внимания на исторических параллелях с современностью, которые завуалированно присутствуют в поэме. В глубоко народных, наделённых почти песенной лиричностью или экспрессивной силой образах проявилось умение художника передавать тончайшие нюансы психологии персонажей, попадающих в различные ситуации.

Хрестоматийно известна гуашь «Эней с войском» — единственная иллюстрация, которую за год до смерти успел выполнить выдающийся украинский художник-график Георгий Нарбут. Вот что пишет об этом произведении Р. Корогодский: «Ключем зображення є травестійний гумор, щось подібне до жартівливого застереження: не вір очам своїм… І справді, у фронтисписі Нарбута поряд з піднесеною героїкою існує лукавство суто українського характерника-артиста, що от зараз тобі підморгне й „перелицює“ названу композицію зовсім в іншу якість» 4.

Тема украинского казачества привлекала многих украинских и европейских художников. К ней, в частности, обращались Владимир Боровиковский и Дмитрий Левицкий. Вспомним хотя бы созданный Боровиковским в конце 1770‑х гг. портрет Павла Руденко (хранится в Днепропетровском художест­венном музее), где казацкий полковник изображён на фоне монумента в честь освобождения его отца из шведского плена. В последующие годы моделями прославленного живописца становились потомки знатных казацких родов — например граф Л. К. Разу­мовский, сын гетмана Кирилла Разумовского.

Ещё одним произведением, связанным с историей украинского казачества, является «Портрет напольного гетмана» работы Ивана Никитина. О том, кто именно изображён на полотне, спорят до сих пор. По одной версии это Иван Мазепа, по другой — Павел Полуботок.
Интерес к казакам со стороны Ильи Репина во многом объясняется его любовью к родной украинской земле, общением с историками Николаем Костомаровым и Дмитрием Яворницким, собирателем и знатоком украинской старины Василием Тарновским.

Начиная с 1880 г. увлечённый казацкой тематикой художник делает массу зарисовок и эскизов, послуживших ему материалом для нескольких полотен, в том числе знаменитых «Запорожцев» (Государственный Русский музей, Санкт-Петербург; вариант в Харьковском художественном музее). Сюжет картины, работа над которой продолжалась более десяти лет, связан с историческим фактом написания казаками и атаманом Сирко ответа турецкому султану Мехмеду IV. Образы героев, их психологическое состояние, мимика и позы не вызывают у зрителя разночтений в толковании возможного содержания послания. Сам Репин восхищался запорожцами, писал о них, как об удалой силе, которая отреклась от житейских благ и «основала равноправное братство на защиту лучших своих принципов веры православной и личности человеческой» 5.

По-своему интерпретировали казацкую тему западноевропейские мастера, стремившиеся в первую очередь подчеркнуть бесстрашие, достоинство и самоотверженность украинских воинов. Гетманов и казацкую старшину нередко изображали немецкие художники-гравёры, в особенности те, которые долгое время жили на территории Украины. Автором широко известного гравированного портрета Богдана Хмельницкого был сподвижник Ван Дейка, фламандец Вильгельм Гондиус.

Блистательный мастер исторического, батального и портретного жанров, польский живописец Ян Матейко воплотил интересующую нас тему в полотнах «Вернигора» и «Хмельницкий с Тугай-беем подо Львовом». Целые серии картин посвятили «рыцарям степей» его земляки Юлиуш Коссак («Часовой», «Жанровая сцена у колодца») и Юзеф Брандт («Приветствие степи», «Казак на коне», «Лагерь», «Возвращение победителей»). Эти художники не раз путешествовали по Украине, бывали в Балте и Хотине, откуда привезли не только сотни зарисовок и эскизов, но и предметы казацкого быта, конскую сбрую, музыкальные инструменты, пополнившие впоследствии коллекцию Национального музея в Варшаве.

До поры до времени образ казака Мамая профессиональных художников не интересовал, однако в советские годы он приобрёл особое значение. Композиции с изображением легендарного народного героя не были запрещены официально, но и не приветствовались на выставках. Тем не менее, художники постоянно обращались к этому сюжету, особенно в 1960–1970‑е гг., когда происходило активное переосмысление народной культуры в патриотическом ключе. В те годы Мамай стал своеобразным визуальным знаком — паролем, понятным своим и в то же время не вызывающим подозрения в диссидентстве у других. У Панаса Заливахи, известного художника-борца, прошедшего сквозь испытания ГУЛАГа, «неуловимость» Мамая придала образу лихость и хитринку. У Аллы Горской и Людмилы Семыкиной он становится образом-предостережением и призывом к национальному самосознанию. У художника из Ивано-Франковска Юрия Матвиенко, который вводит изображение в современный бытовой контекст, — напоминанием о значении истории в нашей жизни.

В начале 70‑х Ириной Вышеславской были созданы эскизы костюмов к спектаклю «За дев’ятим порогом» по пьесе Алексея Коломийца (сразу после премьеры он был снят с репертуара «за национализм»). Эти работы обнаруживают стремление художницы не только исторически достоверно воспроизвести образ Украины ХVI — начала ХVIІ в., но и защитить его от искажений, противостоять растворению в рассчитанной на туристов китчево-фольклорной «общеславянской старине», где соседствовали матрёшки, балалайки, шаровары и «киевские князья».
В 60‑х и 70‑х гг. узнаваемая фигура Мамая появилась на многих мозаичных панно в кафе, домах культуры и кинотеатрах, на автобусных остановках. Как знак сокровенных раздумий о нереализованных силах украинского народа воспринимаются образы гайдамаков на сохранившихся лишь в виде фотографий стенных росписях Николая Трегуба в его собственной квартире.

Ярким примером героизации украинского казачества в 1990‑е гг. служит графика Сергея Якутовича. Многие изображения гетманов реконструированы им по сохранившимся словесным описаниям, некоторые созданы благодаря творческому воображению. Реальные портретные черты сочетаются в этих произведениях с народными представлениями о том или ином историческом персонаже, каждая деталь в них продумана и символична. Для страны, только недавно обретшей независимость, значение цикла работ С. Якутовича огромно, поскольку он воскресил образы её героического прошлого, визуализировал и оживил те страницы истории, которые замалчивались, были малоизвестны или запрещены. Этим его графика перекликается со стихами Владимира Нарбута, написанными в сходных исторических условиях в начале ХХ в. и точно так же открывавшими народу красоту и величие его собственной забытой истории.

В сложные для Украины времена значение образов казака Мамая и гайдамаков неизменно усиливается. Об этом свидетельствуют многочисленные изображения, созданные под впечатлением событий последних двух лет. Бесконечно трагичен Мамай ивано-франковской художницы Татьяны Павлик. В её небольшой акварели чувствуется «дыхание смерти» и в то же время есть надежда на возрождение сакральной силы защитника-воина.

В итоге мы можем констатировать, что на украинской земле образ небесного воителя святого Георгия слился с образом воина из народа — казака Мамая, с присущими ему отвагой и спокойствием, созерцательностью и способностью к самопожертвованию. В национальном сознании этот образ обрёл сакральный смысл оберега, и его позднейшие интерпретации существуют не просто как дань памяти предков, но как знак непрекращающегося сопротивления, народной борьбы за высокие идеалы независимости, свободы, справедливости, мирной жизни и творчества после победы.

Примечания

1 Гийом Левассёр де Боплан. Описание Украины, нескольких провинций Королевства Польского, которые тянутся от границ Московии до границ Трансильвании, вместе с их обычаями, способом жизни и ведения войн. — М., 2004. — С. 157.
2 Найден О. Образ воїна в українському фольклорі: Се­мантичні та образні аспекти. — К., 2005. — С. 38.
3 Корогодський Р. «Енеїда» — три версії художнього оформлення // Роман Корогодський. І дороги. І правди.
І життя. — К., 2002. — С. 78.
4 Там же. — С. 108.
5 См.: Репин И. Письма к писателям и литературным деятелям. — М., 1950. — С. 42.