Материал из журнала “Антиквар” #47: “Украинская альтернатива”
Ну, вот, например: я — член Союза художников. В СХ существуют секции графики, скульптуры, живописи, монументального искусства и искусствоведения… А почему нет секции оп-арта? Перформанса? Инсталляции?» — так размышлял Федор Тетянич aka Фрипулья.
Я узнал, что в этом году на выставке в грузии его полотно «История Украины» вызвало фурор. А что бы сказали грузины, увидев самого Фрипулью?
Мы познакомились на Андреевском спуске в 1988-м году. Перестройка, канун распада СССР — впрочем, тогда вряд ли кто предполагал, что «Империя зла» вскорости рухнет. Радовались горбачевской гласности (то есть возможности писать, говорить, митинговать без оглядки на цензуру), только-только входящим в моду парадам искусств. Это сейчас на «киевском Монпарнасе» царит в основном сувенирная коммерция, а тогда на Андреевском фестивалили лучшие рок-музыканты, поэты, барды, художники. А где еще? Не было ведь независимых галерей, концертных залов, заграничных поездок.
Там я и увидел его. Вернее, сначала круглую деревянную сферу-яйцо, установленную посреди булыжной мостовой. К яйцу с любопытством подошли кришнаиты, прервав свою мантру. Остановился седой кобзарь в вышиванке. Наконец, дверца в яйце открылась, и оттуда вылез чернявый, бородатый и блестящий Федор Тетянич.
— Я — нескінченність. Фрипулья! — представился он.
[adinserter block=”6″]
На нем были туфли на высокой платформе, облицованные фольгой. На плечах сверкал плащ из какой-то космической материи. Сзади тянулся длинный шлейф с привязанными к нему пустыми консервными банками.
Иногда Тетянич называл это своё одеяние «дельтапланом», иногда «музыкальным инструментом», поскольку плащ отлично шуршал, а жестянки позвякивали в такт. Венчала многофункциональный скафандр шапка, изготовленная из круглой коробки от торта «Динамо». Время от времени, сзывая публику, Тетянич поднимал руки и провозглашал какую-нибудь из своих технократических «молитв»:
Не хочу ракетой трястись да ехать! Мечтаю живым в бесконечности
вечно нестись.
Из информации матерьяльной
с достоинством возникать в суть свою,
как кибернетик Винер, вникать.
Такой яркий нонконформизм подкупал сразу и навсегда. Мне повезло подружиться с Федором Константиновичем, бывать у него дома в Киеве и в селе Княжичи, снимать о Тетяниче сюжет для телепередачи «Арт-и-шок» на канале УТ-3. Также он оформлял мою книгу «Игра вещей».
Имя его — иероглиф
Поначалу, если судить по внешности, Фрипулья представлялся человеком, начитавшимся научной фантастики. Но нет, ни разу я не слышал, чтобы он спросил, снятся ли андроидам электроовцы. Космос его интересовал как художника: сразу весь.
Тетянич (по паспорту — Феодосий, а в миру — Федор) снабдил себя, на первый взгляд, странным прозвищем. Он объяснял, что в переводе с какого-то неизвестного языка оно означает по-украински «безмежжя». «Фрипулья — слово-иероглиф, на уровне знака. Фрипулья — продолжение нашего духа в бесконечность, в бессмертие. В некоторых языках земли, как мне говорили, „фрипулья“ звучит аналогично с органом продолжения рода.
Это совпадение для меня — мистическая загадка», — так говорил Тетянич. Свою биотехносферу- яйцо он тоже называл фрипульей, только с маленькой буквы.
Как-то Фрипулья завел меня в мастерскую своего приятеля Владимира Евтушевского на Круглоуниверситетской. Были времена горбачевского «сухого закона», столь сложные для художников. Нигде в кафешках ничего не наливали, на улицах и в скверах дежурили шакалы, подкарауливающие легкую добычу для задержания…
Мы разговорились, пошла дискуссия на типичную для художников тему, кто из них более лучезарный мастер.
«Разве ты сможешь крикнуть на весь Киев: я — Фрипулья! Я — бесконечность?» — разоблачал Евтушевского Тетянич.
Сам он не только мог и хотел, но и проделывал это регулярно. «жжя-бэзмэ! — гремел Тетянич, идя улицей. На него озирались: что за француз поехал крышей? — Бэзмэ-жжя-бэзмэ, — продолжал Тетянич и переходил на пафос: — Безмежжжя! Бесконечность! Фрипулья!».
Он, казалось, получал удовлетворение от шокинга обывателей. А друзья привыкли, что, когда выпиваешь с ним в компании, следует кричать не «Будьмо, гей!», а именно «Фрипулья!».
Его квартира на Кургановской могла бы служить подтверждением того, что в быту он был таким же перформером, как и на публике. Как-то я зашел к нему на Рождество. В доме сияла огнями необычайная елка, сделанная из проволочек, фольги и пластмассовых конструкций. «Экологическая, из мусора», — пояснил художник. Пригласил на кухню. Вместо табуреток вокруг стола стояли настоящие лесные пеньки. «Сейчас нам подаст выпивку робот», — сказал Тетянич и дернул за веревочку. Из стены, из какого-то портрета-маски, выдвинулась механическая рука с бутылкой. Фрипулья взял сосуд, дернул за веревочку — рука спряталась.
Теперь мне представляется, что творческое поведение Фрипульи, по-видимому, наследовало тип Сальвадора Дали. Тетянич эпатировал, гениальничал, стремился соответствовать имиджу яркого художника — вопреки серости, окружав- шей нас по преимуществу. Украинский художник ведь должен быть кем? Чиновником или незаметным шпионом в штатском. В андеграунде, конечно, было иначе, по-настоящему. Но андеграунд таился от репрессий или невежества публики, и лишь Фрипулья вот так открыто демонстрировал свою инакость.
Из ряда вон
Украина художественная времен Тетянича, то есть в 70–80-е годы, представляла собой, как сказал бы ослик Иа-Иа, «душераздирающее зрелище». застой, летаргия духа, идеологически-силовой гипноз Кремля и финансовый авторитет запада… В общем, черный ящик, из которого время от времени раздавались шепот и робкое дыханье.
«Украина имеет колоссальный опыт в плане провинциализма», — говорил Фрипулья, в этом утверждении, впрочем, не будучи оригинальным. Удивляло иное: его глобализм и тяга к авангарду удивительным образом сочетались с национализмом, почтением к традициям и религии, подчеркнуто экологическим самосознанием.
«Мне не нужно лететь к инопланетянам за миллион световых лет, или ехать в Москву, лишь бы спросить у кого-то разрешения: что мне делать?». И он не ленился выламываться из ряда — принимал участие во всех возможных выставках, художественных акциях, митингах. Иногда, не будучи «зван на пир» и представлен в экспозиции, он не стеснялся участвовать в акции несанкционированно, где-то сбоку: у входа или на задворках.
«При Андропове проходили перевыборы в правление Союза художников. Я облачился в свое сюрреалистическое одеяние. Тут же начальство устроило допрос: в дурдом меня нужно отправить или в милицию?». Да и позже, уже в противоположном общественном лагере, не находилось слишком уж много любителей авангардного искусства. «На митинге Руха я ходил в этих инопланетных костюмах. Некоторые стали на меня наседать: провокатор! Хорошо, что другие заступились: да ладно, у нас же ныне плюрализм»…
Даже те, кто посмеивался над ним, прекрасно понимали: Тетянич и есть — живое художество, возникающее из туфты, «из сора, не ведая стыда». «Отсутствие информации — тоже информация, — никогда не унывал Тетянич. — Из ничего может возникнуть Вселенная, состояться непорочное зачатие».
Накануне Независимости действительно начали появляться невесть откуда целые миры. Ранее немыслимое искусство выходило на свет Божий, и одной из первых манифестаций этого процесса стала выставка «Українське МалARTство 1960-80-х років», проведенная в 1989 году галереей «Совиарт» в Торгово- промышленной палате на ул. Б. житомирской. Куратор Сергей Святченко постарался ытащить из щелей, подвалов и чердаков максимальное количество всего ранее несанкционированного и при этом — подлинного. Валерий Ламах, Иван Марчук, Олег голосий, Аким Левич, Анатолий Антонюк, Александр гнилицкий, Марк гейко, Александр Бабак… На этом параде андеграунда захватывало дух. Что ни художник, то культурный герой эстетического сопротивления! Представлен был и Федор Тетянич, причем не только монументальной настенной работой, но и собственной персоной.
Он установил посреди зала свою деревянную биотехносферу и, облачившись в блестящий бряцающий наряд, стал объяснять ее смысл посетителям. «Вот японский магнитофон — это Япония, да? Национальное достижение.
А у нас только показывают крашеные яйца — вот какие мы, украинцы! И не вдолбишь в башку, что эти биотехносферы Тетянича — это и есть „Слава Украине!“ Это тоже — национальное достижение».
Многие из зрителей, еще не избалованные современным искусством, пялились на Тетянича как на воннегутовского Билли Пилигрима — экспоната космического зоопарка. Обыватели вообще редко воспринимали его всерьез — скорее как фрика, клоуна, юродивого. Тогда как коллеги-«мистці» сразу чувствовали драйв и оригинальность. То, что вытворял Фрипулья, кто-то называл лайф-артом, кто-то перформансом. А такой искушенный режиссер, как Андрей жолдак, пригласил Тетянича поучаствовать в спектакле «О-О-ы», посвященном Чернобыльской катастрофе — сыграть самого себя.
Ныне искусствоведы в оценках уже вполне академичны: «Сконструированная Тетяничем биотехносфера находится в одном ряду с проектами Малевича, Татлина, Лисицкого с их чертежами, расчетами и практическими испытаниями. Отличие состоит в том, что в вере Тетянича уже присутствует опыт поражения, который получили авторы авангарда, что и нашло свое проявление в неприкрытой „непригодности“ объектов Тетянича, в которых бутафорско-мишурная технология изготовления заменила логику и преобладающую целесообразность построений предшественников» (Валерий Сахарук).
Если авангард начала ХХ века выродился в утопию, то Фрипулья — одновременно и пародия на советскую монументальную маниловщину, и высмеивание обывательского прагматизма. Разговорам о духе и духовности, о теологии Фрипулья противопоставлял придуманную им ироническую науку — телологию. «Дорожные рабочие асфальт кладут. Это страшный акт: живую землю покрывают черной пастой. Или: режут дерево. Нет, это режут мне легкие! Смотрю на солнце — а оно мое сердце». И так выражал это в техномолитве:
Стремитесь не квартиру расширять,
а неограниченность своего тела,
которое неразделенным находится
везде и во всем, всегда — без границ, без предела.
Когда же казалось, что все это звучит слишком пафосно, Тетянич менял регистр, не отказываясь от идеи в принципе.«Вы думаете,что трусы надеты на вас? Ошибаетесь! Трусы надеты на бесконечность!», — вспоминает «вариации на тему» Лесь Подервянский.
АВТОР СЦЕНАРИЯ, РЕЖИССЕР, ОПЕРАТОР
АЛЕКСАНДР ДИРДОВСКИЙ
Праздник, который всегда
Как-то Фрипулья принимал участие в конкурсе на проект памятника, который планировалось установить на Майдане Незалежности вместо свергнутого Ленина. Ничего странного, — Федор Тетянич ведь входил в секцию монументалистов Союза художников. В эру советского мезозоя он зарабатывал монументальным искусством — изготовлял мозаики для стен типовых зданий, для остановок общественного транспорта. Но с горбачевской оттепелью-перестройкой мы уже получили нового Тетянича-Фрипулью — телесное воплощение авангарда. И монументализм его тоже стал иным.
В начале 1990-х место демонтированного коммунистического идола на время занял огромный телевизор. Что дальше? «В принципе, гигантский телеящик — уже монумент, — рассуждал Тетянич. — Только подвижный, изменчивый. Его роль в жизни современника просто грандиозна!.. А строить какую-то гадость, пирамиды — это бюрократия, очередные рабы и фараоны».
Начался конкурс. «Моя основная идея была, чтобы деньги, которые выделяются на этот проект, не „окаменели“, а были потрачены на качественное развитие городов будущего, — рассказывал Тетянич. — То есть вместо дворцов, какие строит и Туркменбаши, я предлагал идею совершенно другого способа построения среды обитания. Не жесткий монумент, а такой живой, меняющийся. Символизирующий независимость каждого индивидуума».
Фрипулья, не мудрствуя, предложил установить на Майдане свою биотехносферу. Точнее, с Майдана начать ее массовую редупликацию.
«Мой памятник должен был быть собран из неких модулей, похожих на шарообразное НЛО. Или, если угодно, на гетманскую булаву. В рукоятке булавы-сферы будет расположен „людопровод“ — шахта, по которой на лифте передвигаются люди. В каждом из модулей находится отлаженная система жизнеобеспечения. На площади такая гигантская молекула, собранная из миниатюрных сфер, будет не статичной: она сможет меняться бесконечно».
Естественно, проект показался дерзким. Среди членов жюри никто даже представить не хотел, что возможно иное решение, кроме изваяния. Когда, наконец, на Майдане водрузили мега-женщину с крыльями, Тетянич иронизировал: «Надо ли было торопиться к 10-летию Независимости, чтобы создавать такую помпезность? Вон и Маяковский к 10- летию советской власти написал поэму „Хорошо!“ Оказалось — нехорошо».
И Тетянич подвел итог всей эпопее с официозным монументом: «Там, где я нахожусь в данный момент, — там и есть памятник Независимости».
Княжеский бастард
Само явление Тетянича в эпоху анемичного «советского Ватерлоо», духовной скудости и конформизма казалось чем-то невероятным, и впрямь некоей космической флуктуацией. Откуда же он взялся?
Отчасти я получил ответ, побывав в его мастерской в Княжичах. Собственно, то была обычная сельская хата, где он вырос и где доживала век его мать.
Сначала Фрипулья пригласил меня в сарай. На деревянной щелястой стене сразу же приковывала взгляд рельефная портретная галерея: бедуин, принцесса Диана, старуха-украинка. Лица эти художник изваял из… старой обуви. Как некоторые мастера режут из корневищ свои замысловатые габриаки, так Фрипулья в поношенном ботинке или туфле улавливал некий образ и двумя-тремя «штрихами» (поворотом шнурка, дополнительной вмятиной или царапиной) доводил портрет до крайней выразительности.
Уже в хате Тетянич показал мне икону, перед которой молилась его мать. Сюжет казался странным, мною дотоле не виданным. Святой Иосиф-плотник изображен за работой в мастерской. Он сосредоточенно выполняет, по-видимому, срочный заказ — изготовляет деревянный крест для казни преступника. Иосифу помогает подросток, его приемный сын — маленький Иисус.
«Изготовление креста», — прервав мой долгий взгляд, торжественно провозгласил название работы Тетянич. И рассказал ее историю. В 14 лет он заболел, возникли проблемы с ногами. Сидя в инвалидной коляске, учился рисовать, читал запретное тогда Евангелие. Сюжет пришел к нему сам собой, внезапно. Когда мать увидела картину, сделанную рукой болящего сына, она испугалась, пригласила священника.
Тот с подозрением рассматривал изображение: «Кто тебя надоумил?» — «Сам», — гордо ответил Федя. Священник перекрестился… Потом окропил картину святой водой, помолился и разрешил повесить ее в красном углу.
Позже Тетянич полушутя объяснил, почему именно в Княжичах мог возникнуть этот мотив пасынка, у которого есть влиятельный заступник-отец. В село Княжичи во времена Киевской Руси наезжали князья-неофиты, которые никак не могли избавиться от языческого многоженства. Они устроили тут свою загородную резиденцию. И местные дети, княжьи выродки, хоть и хорошо воспитывались, но получали «отчества» не по отцу, а по матери: Мариич, Ольжич, Маринович… «У меня тоже фамилия такая — Тетянич, пращур был сыном наложницы Татьяны».
Бесконечное тело
Обычно, когда обыватели честят авангардиста, то говорят, мол, он не умеет рисовать «по-человечески», ну и выеживается. Свобода, с которой Фрипулья владел различными материалами и техниками, изумляла. Да и рисовал он с юности отменно. Об этом свидетельствует, например, его однокурсник по художественному училищу (теперь — Киевский институт декоративно-прикладного искусства и дизайна им. М. Бойчука) Василий Лопата, народный художник Украины, признанный график, известный широкой публике своим оформлением гривневых купюр. Поначалу в училище Лопата восхищался графическим мастерством Тетянича. Когда же дороги их разошлись, с уважением и изумлением следил за тем, что делает друг юности. «В художественном деле каждый из нас постепенно начал придерживаться диаметрально противоположных принципов: Тетянич стал художником-модернистом, я же отдал предпо чтение классическому виду искусства — традиционной графике» («Литературная Украина», 26 июля 2007 года).
В 1992 г. готовилась к печати моя книга «Игра вещей». Фрипулья согласился оформить обложку в черно-белой графике. Когда я хвастался кому-либо, что за дело взялся Федор Тетянич, в ответ слышал что-то вроде того, что «наверное, там понадобится пять худредов и десять техредов». Многие знали самобытность и необузданный художественный нрав Фрипульи. На самом же деле художник вполне дисциплинированно выполнил все требования формата и типографии — а это была еще та печать, линотип. Тетянич изобразил космические тела, смонтированные в шары из человеческих тел, иронически осмыслив метафору о «планете людей».
Как-то мы долго не виделись, несколько лет. И случайно встретились возле Русановского канала. На Тетяниче был все тот же блестящий плащ-скафандр, к которому приклеилось несколько ярких осенних листьев. Борода заметно поредела. Было ему уже, полагаю, под 60. Он выгуливал двух малышей, лет пяти и семи.
— Это мои дети, Лада и Богдан-Любомир,— гордо сказал он и погладил свою длинную, будто у волшебника Хоттабыча, уже седую бороду. Я удивился:
— В каком смысле? Ученики? Такие маленькие?
— Нет. Биологические потомки!
Он грустно улыбнулся и, глядя, как осенний лист падает в протоку, повторил свою технократическую молитву:
Куда мыслью не перенесусь,
вершу бесконечности дело.
Повсюду мой вечный дом,
Вернее, мое бесконечное тело.
Я подумал, что Тетянич все же принял и традиционный подход к бесконечности. Федор Константинович Тетянич умер в 2007 году.
