 | Нельзя утверждать категорически, что Иван Иванович Тригуб (1896–1972) относится к числу бойчукистов, но именно так называла его Ирина Жданко, учившаяся с Иваном в Украинской Академии искусства. |
В последние годы искусствоведы, коллекционеры, антиквары, потомки художников по крупицам восстанавливают подлинную историю украинского искусства 1920–1930-х гг. Прошлым летом мне довелось побывать на презентации альбома-монографии Ярослава Кравченко «Школа Михайла Бойчука. Тридцять сім імен». Автор этой замечательной книги, сын бойчукиста Охрима Кравченко, неоднократно подчёркивал, что круг учеников М. Бойчука и художников, испытавших его влияние, не ограничивается лишь этими именами, а значит, точку в изучении темы ставить ещё рано… |  |
Нельзя утверждать категорически, что Иван Иванович Тригуб (1896–1972) относится к числу бойчукистов, но именно так называла его Ирина Жданко, учившаяся с Иваном в Украинской Академии искусства и работавшая с ним позже в лаврских художественных мастерских. Ученица профессора Бойчука Мария Трубецкая вспоминала, что Иван Тригуб из мастерской Василия Кричевского участвовал в росписях Луцких казарм и даже был старостой группы. Студенты в тот период имели общие мастерские, так что Тригуб, безусловно, общался с Бойчуком и в Академии. Упоминание об Иване Тригубе встречается также у ректора Киевского художественного института И. Вроны, который, видимо, его ценил, поскольку предлагал написать воспоминания 1.
Пейзажи И. И. Тригуба, исполненные маслом, пастелью, акварелью и сепией в Санжарах, Седневе, на Киевщине, позволяют причислить его к школе Василия Кричевского. Сохранилось также немного рисунков пером и карандашом. Кроме изображений природы, это портреты, автопортреты, натюрморты, зарисовки церквей и сельских хат. В мастерской Кричевского Тригуб научился также искусству набойки и умению делать из дерева макеты домов и модели жилых интерьеров с мебелью. Впоследствии, как вспоминал художник, это сослужило ему добрую службу.
То немногое, что дошло до нас из живописи и графики И. Тригуба, волнует и трогает душу. Не случайно такие солидные учреждения, как Национальный художественный музей Украины и Центральный государственный архив-музей литературы и искусства после смерти Ивана Ивановича приняли у его сына немногочисленные произведения, рукописные документы, фотографии, помогающие восполнить пробелы в истории художественного процесса на Украине. У сотрудников НХМУ появилось даже намерение организовать выставку, посвящённую малоизвестным или забытым украинским художникам, небольшие коллекции работ которых хранятся в музейных фондах. Без сомнения, это было бы замечательно.
Давайте посмотрим на живопись Ивана Тригуба. Изображения полей, деревьев на пригорке или на берегу реки написаны яркими красками, динамичными мазками. Они дышат экспрессией, полны света и ощущения радости жизни. С ними контрастируют акварели, передающие прелесть тихого серого дня, неторопливой перламутровой реки с белыми песчаными берегами, золотых стогов вдалеке. Прекрасны луговые травы и чертополох, написанные крупно на фоне сиренево-фиолетовых холмов. Щемящие детские воспоминания возникают при виде хаток под соломенными стрехами среди мальв с живописными курочками или телегой на подворье. Очень хороши по композиции и исполнению автопортреты художника, которые он иногда сопровождал строками собственных стихов на украинском или русском языках. Выросший в селе, Иван Тригуб говорил преимущественно по-украински, как и большинство студентов Академии в те годы.
Судьба Тригуба сложилась весьма непросто. О ней мы можем судить лишь по его краткой автобиографии, отрывочным записям, воспоминаниям студентов КХИ, рассказам первой жены Ивана Елизаветы Пискорской 2 и их сына Андрея, сопоставлениям некоторых фактов.
Таких студентов — выходцев из села в Украинской Академии искусства (с 1924 г. — КХИ) было много: крестьянские семьи, наряду с городскими, регулярно поставляли кадры для украинской творческой интеллигенции. Впрочем, Тригуб как-то странно распорядился своими способностями: первую половину жизни Иван, получивший профессию, жил «как все», вторую — как странствующий художник и мастеровой.
Родился И. И. Тригуб в Кагарлыке в семье крестьянина-середняка, крещён в селе Слобода. Дед Ивана был крепким хозяином, властным и грозным человеком, его слушались, боялись, и не только в семье, но и во всём городе. Правда, однажды детишки-внуки ненароком сконфузили его. Они мчались на санках с горки и случайно сбили с ног деда, неожиданно вышедшего на улицу. Он повалился на санки и так и въехал с внучатами в центр села под смех соседей. Можно представить, какого перцу он задал ребятне, раз воспоминание это Иван пронёс через всю жизнь и сыну передал… В семье родителей Ивана росло ещё три брата и две сестры. Пришло время, когда он и один из братьев решили покинуть отчий дом и найти свой, не крестьянский путь в жизни. (Брат, к сожалению, пропал без вести, — это были годы военного лихолетья.)
На некоторых сохранившихся карандашных рисунках Тригуба стоит дата — 1916 год. Как пережил он Первую мировую войну, был или не был её солдатом, неизвестно. Возможно, уйдя из села, он затерялся где-то, и это освободило его от воинской повинности. В 1916 г. Тригуб учится в Киевском художественном училище. На фото тех лет он предстаёт весьма красивым юношей в бархатном берете, вовсе не похожим на простого крестьянского парня. А в 1919 г. он уже был студентом Украинской Академии искусства, поскольку вместе с М. Бойчуком и его учениками расписывал Луцкие казармы на Лукьяновке. Сын Ивана Андрей Тригуб-Пискорский (1925–2007) вспоминал, как ходил туда с «татиком». А вообще он не любил ребёнком гулять с отцом, так как «он встретит знакомого художника и долго с ним разговаривает» 3. В Академии И. Тригуб дружил с Иваном Киселём, а впоследствии с искусствоведом Борисом Возницким.
Во время раскулачивания родители Ивана пострадали. У отца всё отобрали, а самого сослали. После этой трагедии мать с младшими детьми пешком добралась до Киева, где ей удалось как-то устроиться с помощью Ивана. Жили они все вместе на улице Кудрявской, 49. Мать Тригуба Марию Емельяновну как раскулаченную прописывать опасались (чтобы её не выслали), и жила она в постоянном страхе, разговаривая только шёпотом.
После окончания учёбы Иван работал в художественных мастерских в Лавре. На одной из фотографий он запечатлён на фоне антирелигиозной выставки в группе вместе с выпускницами Академии Ириной Жданко и Юнией Майер. Андрей потом рассказывал, как в те годы ходил с отцом на его работу в Лавру и присутствовал на диспутах художников. Припоминал, как в одном из нефов Успенского собора выступали иногда В. Кричевский, а иногда поэт Мыкола Хвылевой.
Похоже, в Киеве так и не узнали, что Тригубы из раскулаченных. Во всяком случае, сёстры Антонина и Мария закончили Киевскую художественно-промышленную школу и с лёгкой руки Ивана стали мастерицами набойки. Брат Николай выучился на строителя. Другой брат — Андрей поступил в Киевский педагогический институт, но погиб на фронте в годы Великой Отечественной войны.
По воспоминаниям сына, отец надолго уходил на какие-то работы и редко бывал дома. Иногда ему платили не деньгами, а ящиками яблок, рыбой, и тогда начинался пир. Известно, что в 1932 г. Иван Тригуб принимал участие в оформлении киевского железнодорожного вокзала. В середине 30-х Андрюша, ученик украиноязычной средней школы № 6, стал свидетелем взрыва Михайловского Златоверхого собора: «Окна школы и прилегающих домов были накрест оклеены обоями. Мы были на площади и ждали, что от взрыва всё разлетится. Взрыв прозвучал глухо, и колокольня как-то дёрнулась и осела, но не разлетелась». В голодный 1933 год Андрей и его двоюродный брат всё время хотели есть. Они ходили на базар в надежде найти хлебные крошки или случайно закатившуюся картофелину. Вместе с бабушкой, матерью мамы, он стоял на Львовской площади под длинной стеной, где Зинаида Захаровна, профессорская вдова, пыталась продать какие-то пуговицы и уцелевшие брошки. В семье у неё были престарелая мать, две дочери, невестка (все библиотекари), трое внуков — дети умершего от тифа в 1922 г. сына. Почти всё время проводил с ними и Андрюша. Иногда приходила тихая и незаметная другая бабушка Андрея и робко садилась у двери. Из скудных припасов делились и с ней. Мария Емельяновна благоговела перед Зинаидой Захаровной Пискорской. В 1933 г. совершенно истощённая Зинаида Захаровна не вынесла воспаления лёгких и умерла. Ещё до наступления самого тяжёлого времени её невестка в письме сёстрам в Москву благодарила за присланную крупу и сообщала, что присматривалась к улиткам, среди которых бывают такие плотные, что, вероятно, можно будет спасаться их мясом…
Кроме Лавры, Иван работал также художником в микробиологической лаборатории на Млиевской опытной станции садоводства вместе с художницей Деленс. В тот период он дружил с семьёй Пятаковых, навещал репрессированную сестру Леонида Пятакова в Китаево (об этом свидетельствуют сохранившиеся групповые фотографии).
Брак Ивана Тригуба и Елизаветы Пискорской состоялся почти скоропалительно, но продлился довольно долго. В Академии они учились на параллельных курсах, однако вращались в разных компаниях — Лиза чаще среди бойчукистов, хотя на юбилее В. Кричевского и на экскурсии в Чернигове присутствовали все. Подруги Лизы вспоминали, что она была яркой красивой девушкой: смуглая, черноволосая, с блестящими серыми глазами, прекрасной фигурой и таким румянцем, что сокурсницы-завистницы тёрли ей щёки, дабы убедиться, что это не румяна. А ещё допытывались, что это такое она делает, что за ней все мужчины бегают.
Однажды Лиза шла по Подвальной улице в районе института, а на противоположной стороне оказались два друга — Иван Кисель и Иван Тригуб (первый, кстати, приударял за Лизой, а у второго Ивана была другая пассия). Вдруг они заметили, что за Лизой неотступно следует какой-то прихрамывающий старикан. Девушка ловко нырнула от него в ближайший проходной двор и, как потом рассказывал Тригуб, его будто озарило: он по-новому увидел Лизу. Это чувство было настолько сильным, что на следующий день он предложил ей замужество, сказав по-крестьянски просто: «Ходи до мене жити». Лиза не отнеслась к этому серьёзно. В то время она испытала сильное разочарование — узнала, каким прагматичным был её прежний преподаватель на подготовительных курсах в Академии Сергей Колос, так долго и красиво ухаживавший за ней. Эти переживания породили ряд прекрасных стихотворений, где Е. Пискорская предстаёт настоящим художником с большим поэтическим даром. Потом, когда студенты с Василием Кричевским поехали на этюды в Крым, запах маслин и чабреца, солнце и море вылечили Лизу, и в её сердце властно вошёл Иван. Тогда она и нарисовала его портрет. Лиза и Иван поженились, а 23 июля 1925 г. родился их сын, которого молодые родители тайно крестили во Владимирском соборе. Андрей рос красивым мальчиком, на него обращали внимание. Когда его фотография была выставлена в витрине фотоателье, его заметили режиссёры и пригласили сниматься в кино. Родители побоялись, что съёмки повредят зрению ребёнка, и его кинокарьера не состоялась.
Со временем Лиза устала жить в семье Тригубов, ей не нравилось, что сёстры мужа постоянно вмешивались в их отношения. Она привыкла к другой среде и старалась, чтобы сын почаще бывал с её матерью, сёстрами, детьми покойного брата. В 1936 г. брак Ивана и Елизаветы распался. Как вспоминал Андрей, расстались родители тихо. Мать всегда учила сына общаться с отцом и любить его…
Для Ивана Лиза на всю жизнь осталась эталоном. Он много раз потом вступал в брак, но всегда знакомил Лизу со своей очередной избранницей и спрашивал её совета. Сначала он женился на художнице «голубых кровей» Алисе Антоновне Деленс-Саке, потом на какой-то вечно печальной женщине, получившей прозвище «Слеза». Она тоже родила ему сына — Эрика, красивого парня, который в послевоенное время учился в институте физкультуры. Правда, после развода (по инициативе Ивана) она не воспитывала сына по отношению к нему так лояльно.
Когда началась Великая Отечественная война, Ивана Тригуба в армию по возрасту не призвали, но он рыл окопы и участвовал в обороне Киева в рядах народного ополчения. «Татик» ещё успел выслать посылку с тёплыми вещами Андрюше и Елизавете, которая спешно и вроде бы ненадолго выехала с ним и грудной дочкой (второй муж был призван в действующую армию) в эвакуацию.
Иван Иванович стал свидетелем трагедии Бабьего Яра: он пошёл провожать соседей-евреев на депортацию (как думали все), чтобы помочь им в дороге. Когда подошёл вплотную к запретной зоне, был со своей типично украинской внешностью остановлен немцем и вышвырнут из колонны. Потом киевляне, в том числе оставшиеся в городе подруги Елизаветы, рассказывали о неприятном запахе и дыме, которые неслись со стороны Лукьяновки.
Уходя от оккупантов, Иван Тригуб жил по очереди в разных сёлах. Ему, крестьянскому сыну, было хорошо в этой привычной среде в близости к природе. Хатка в пене цветущих яблонь, телега с лошадью на подворье, одинокое дерево, гнущееся от порыва ветра, тихая река и солнечные блики на воде окружали его теперь не в воспоминаниях, а наяву.
Так начался второй период в жизни Ивана Тригуба. Как когда-то менестрели, художник-умелец странствовал из села в село, возможно, надеясь на новую жизнь среди милых сердцу сельских людей и знакомого быта. Почти в каждом селе он строил дом, быть может, с таким интерьером, какие он когда-то научился делать в мастерской В. Кричевского. «Помню, в раннем детстве „татик“ сделал макет этажа дома (на Кудрявской, 49. — Е. Н.) с маленькой миниатюрной обстановкой», — вспоминал его сын Андрей.
Как истинный художник, Тригуб в каждом селе находил «музу» и строил для неё дом. Лукавые молодые селянки рады были окрутить романтичного стареющего художника-умельца. Но проходило время, и он снова шёл дальше в поисках новой судьбы и строил новый дом. Последняя «муза» в селе Могильном была даже моложе его сына Андрея. Жизнь с ней не сложилась. В конце концов, Иван Иванович вернулся в Киев, где стал хлопотать о пенсии. Сначала он прибился к сёстрам, которые, как и раньше, «повисли» на нём, хотя были уже неплохо устроены в жизни (срабатывал синдром «старшего брата»), потом переехал к Андрею. И всё же Иван Иванович решил не обременять семейство сына и предпочёл личную свободу. Он нашёл приют у давнишней пассии-художницы, теперь старушки, живущей в ветхом домике средь сада на Зверинце. Воистину быт ловил его и не поймал… Вместе они читали стихи, но она ушла из жизни раньше него. Когда Иван Иванович неизлечимо заболел, в больнице до последнего дыхания за ним ухаживала в основном Елизавета Пискорская, пережившая ужасы эвакуации, смерть сестёр, любимого второго мужа, поставившая на ноги три года неподвижно лежавшего после ранения на войне сына, который, тем не менее, учился и закончил в таком состоянии Киевский университет…
В завершение рассказа о художнике — небольшой эпизод, который порождает странные догадки, может, и не имеющие под собой основания. Однажды в фондах Национального художественного музея я попросила показать мне работы Ивана Тригуба. Подали папку, раскрыв которую, я увидела вроде бы его почерк в записях, но когда посмотрела на листы, остолбенела. Это были не его работы, вовсе не его манера. Я с удивлением обратилась к хранительнице. Оказалось, она перепутала папки и подала другого Тригуба — Николая Ивановича. Исследовательница его творчества Елена Голуб рассказала, где и когда он родился (по словам его матери, во время войны в селе; отец-ветеринар якобы погиб на фронте). Но в эти годы по сёлам странствовал вольный художник Иван Иванович Тригуб, которого женщины всегда любили. Совпадали фамилия, отчество и профессия. Может, мать, щадя ребёнка, рассказала ему легенду об отце-ветеринаре, а истинный отец жил уже где-то в другом месте, так ничего и не узнав о рождении сына? Позже из материала Олега Сидора-Гибелинды и от Елены Голуб я узнала о трагической судьбе талантливого художника Николая Тригуба, умершего в 40 лет. Жаль…
Иван Иванович дожил до преклонного возраста. Он много работал, хорошо рисовал, делал красивые набойки, строил дома. Кажется, не очень любил быт и бежал от него. Лишь в старости хотел, наконец, осесть в родной среде, да не удалось. Может быть, он не имел твёрдых точек опоры в жизни, но прожил отведённые ему 76 лет, в общем, как хотел — трудно и вольно.
Елена Новикова
Примечания
1 Из фондов ЦГАМЛИ Украины, № 358, оп. 1, ед. хр. 652; № 332, оп. 1, ед. хр.63.
2 О Елизавете Пискорской читайте в статье Елены Новиковой «Прийде весна і квітів буде тисячі» («Антиквар», № 5, 2010). — Прим. ред.
3 Тут и далее цитаты из дневника А. И. Пискорского (хранится у родственников).
Полную версию статьи см. в журнале “Антиквар”, № 9, 2011 г.