Материал из журнала “Антиквар” #70: “Торговцы искусством”
Формально советская власть ничего не имела против коллекционирования. Более того, некоторые из лидеров большевистской партии сами были коллекционерами. Однако идеи всеобщего равенства резко расходились с основами такой деятельности, ставшей привилегией небольшой части людей, обладающих вкусом, тягой к собирательству и свободными средствами. Противоречие между советской «уравниловкой» и принципами коллекционирования коммунисты пытались разрешить ещё в первые послереволюционные годы, но только во времена Хрущёва, когда был налажен выпуск тиражной коллекционной продукции, приобщиться к собирательству смог каждый…
В 1920‑е гг. предметы искусства, изделия из драгметаллов и оружие подлежали изъятию, поскольку не должны были, по мнению большевиков, принадлежать частникам. Вещи, имевшие художественную ценность, отправлялись в музеи, золото и серебро пополняли скудную государственную казну, а оружие передавалось на военные склады. Собирать книги тоже было опасно: всё, что не получило благословения ВКП(б), могло в один момент стать «антисоветской литературой», а её обладатель получить бесплатный билет в ГУЛАГ…
Что же в таком случае можно было собирать? Во-первых, всё, связанное с советской тематикой: фарфор с красноармейцами и колхозниками, значки с серпами и молотами, изображения Ленина-Сталина и т. д. Во-вторых, монеты. В-третьих, марки. В-четвёртых, то, что не касалось политики — модели техники, ёлочные игрушки, открытки, театральные программки (здесь, правда, тоже надо было быть начеку, ведь режиссёры и актёры часто попадали в опалу, и безобидные листочки с их именами превращались в свидетельства неблагонадёжности собирателей).
Единственной официально зарегистрированной организацией коллекционеров было общество филателистов. Собирание марок (с любой символикой) приобрело таким образом законную основу. Впрочем, не стоит искать в этом проявлений доброты советской власти. Фактически союз филателистов являлся одним из филиалов контрразведывательного управления ГПУ. Поскольку члены клуба имели адресатов по всему миру, через них можно было получать различную нужную информацию. Что же касается рядовых коллекционеров, то их переписка с заграницей строго контролировалась.
Как‑то мне в руки попало архивно-следственное дело одного из киевских филателистов — Николая Николаевича Дорошкевича, арестованного 2 июля 1924 г. Получая на Главпочтамте письмо от зарубежного собирателя марок, Дорошкевич заметил, что оно уже вскрыто, и потребовал составить акт. Выяснилось, что в конверте должны были лежать 11 долларов, но их не оказалось. Коллекционер стал возмущаться, говорить, что среди сотрудников почты есть политические цензоры, которые вскрывают письма. Служащие категорически отрицали «эту гнусную ложь», уверяя свидетелей происшествия, что на советской почте цензоров нет. Трагикомизм ситуации заключался в том, что на самом деле среди сотрудников Главпочтамта было целых два агента ГПУ. Они тут же составили рапорт о том, что Дорошкевич проводил антисоветскую агитацию.
В следственном деле сохранилась копия ответа на имя филателиста Дорошкевича Н. Н. от «уполномоченного ВЦИК по марочным пожертвованиям» в связи с его жалобой о пропаже корреспонденции с марками: «Ещё раз я категорически утверждаю, что писем Ваших с марками и чеками, за исключением адресных на имя нашей организации фирмой Ивер и Телпе с возвращённой Вам контрабандой и краденным у государства товаром, хотя бы Вы его и купили, — мы не конфисковывали, а по всей вероятности они были конфискованы теми госорганами, которым вручена Советским Правительством Власть охранять интересы Советского Государства». Копия этого документа была предъявлена Дорошкевичем в ГПУ после того, как его спросили, откуда он знает о существовании цензуры в переписке? При разборе дела выяснилось, что все сотрудники почты — коммунисты, которые клялись, что 11 долларов они не крали. Благодаря имеющейся копии ответа Дорошкевич был освобождён из ГПУ. А куда подевались деньги, так и осталось загадкой.
***
Во время массовых репрессий 1930‑х гг. было арестовано подавляющее большинство людей «из бывших». Пострадали и многие советские коллекционеры. Их личное «движимое и недвижимое» имущество описывалось и изымалось. Вещи из драгметаллов, как известно, поступали в казну, а мебель, книги, одежда и прочие бытовые предметы — в спецкомиссионки, где отоваривалась новая советская знать. В Киеве такой магазин находился на улице Короленко (ныне Владимирской), в районе бывшей гостиницы «Прага». Эта легендарная торговая точка функционировала в «закрытом режиме» вплоть до смерти Сталина. Некоторое время спустя она была перепрофилирована в комиссионку для простых смертных.
В 1937–1938 гг. гонениям подвергались не только «бывшие». В этот период почти полностью было истреблено первое поколение «советской аристократии». Списки вещей, изъятых у этих людей, иногда выглядят весьма внушительно. Например, всесильный чекист Генрих Ягода (расстрелянный 15 марта 1938 г.) коллекционировал порнографическую продукцию, курительные трубки и биографические справочники царских времён. Красные военачальники проявляли интерес к охотничьему оружию и фотоаппаратам. Их жёны могли собирать флаконы от духов и упаковку от мыла. Не редкостью были нумизматические коллекции, а также подборки дореволюционных изданий, красовавшиеся в книжных шкафах партийных бонз.
Вероятно, в результате возрастающих культурных потребностей советского общества в конце 30‑х наметилось некоторое послабление в отношении предметов собирательства. Новая партийная номенклатура, пришедшая к власти после 1938 г., привилегированные учёные и врачи стали коллекционировать картины современных художников и книги любого периода, не носившие политического характера. Жёны высокопоставленных коммунистов начали обзаводиться украшениями.
***
В начале 1990‑х я познакомился с весьма известным деятелем отечественной культуры. Как и многие советские интеллигенты, он жил в прекрасной квартире, получал немалую пенсию, но любил рассказывать о пережитых «гонениях» КГБ. Его рассказ об увлечении литературой и искусством показался мне очень любопытным. По словам деятеля, его папа был «скромным» сотрудником НКВД, бывшим чекистом, который, конечно же, никого и никогда не арестовывал, а сам чуть ли не каждый день ждал ареста. Особенно моему новому знакомому запомнились походы с отцом в конце 1930‑х в ту самую комиссионку на Короленко. Любознательный мальчик просил у папы талоны на покупку роскошных фолиантов с золотыми обрезами, которые для сотрудников НКВД стоили почти копейки. Это были издания русских и зарубежных писателей, энциклопедии, книги по искусству и естествознанию. Так из сына чекиста вырос видный деятель советский культуры.
К 1939 г. в Киеве, как и в других городах СССР, почти не осталось людей, имевших какие‑либо ценные артефакты дореволюционного периода. В чудом уцелевших семьях «бывших» хранились лишь отдельные реликвии — фотографии, документы, письма, в очень редких случаях украшения, ордена и нагрудные знаки. Но и то, что осталось, оказалось почти полностью уничтоженным или разграбленным в годы войны…
Впрочем, Вторая мировая также привнесла новые веяния в коллекционерскую среду. После 1945 г. образовалась особая каста советских коллекционеров — бывшие офицеры Красной армии, привезшие из Европы самые разнообразные вещи. Среди них были не только предметы роскоши — картины, мебель, посуда, холодное оружие, автомобили, но и хорошие фалеристические, нумизматические, филателистические коллекции. Сталин пытался ограничить ввоз такого рода трофеев на территорию Союза, учредив таможню для возвращающихся на родину военных, но всё равно через кордоны просочилось множество таких вещей. Поскольку победителей Германии за подобные проделки не карали, советские офицеры-коллекционеры стали первой категорией «новой волны» собирателей.
Вторая категория — ветераны НКВД-МГБ. Когда после смерти Сталина началась волна реабилитаций, в следственных делах и фондах вещественных доказательств обнаружилось немало невостребованных ценных предметов. Со временем они плавно перекочевали в формирующиеся коллекции именитых советских чекистов.
С приходом к власти Никиты Сергеевича Хрущёва, который и сам увлекался коллекционированием различных, в том числе откровенно антисоветских, книг, для советских собирателей наступил период «оттепели». В 1960‑е гг. в качестве специальных исторических дисциплин были узаконены фалеристика, сфрагистика, бонистика и некоторые другие отрасли исторической науки. Благодаря «оттепели» стало возможным собирать награды и знаки Российской империи и даже Белого движения. Но поскольку таких вещей в Советском Союзе было мало, появилось огромное количество подделок, изготовленных на высоком уровне промышленным способом; началось мародёрство на местах археологических раскопок.
Кроме того, большой спрос на отдельные предметы фалеристики и нумизматики спровоцировал рост цен и породил «чёрный рынок».
«Порядок» в коллекционировании был наведён жесткой рукой уже в следующую, брежневскую эпоху. В начале 1970‑х по стране прокатились массовые аресты нумизматов и фалеристов. Чтобы не получить срок, им предлагалось оформить дарственные государству. В результате этой «операции» немало частных коллекций пополнило фонды исторических и краеведческих музеев, в том числе Украины и Киева. Наряду с подлинными вещами туда попали и новоделы 1960‑х гг., которые и сегодня можно увидеть в некоторых экспозициях. Впрочем, не стоит обвинять в некомпетентности тогдашних музейщиков: откуда они могли знать тонкости ювелирного дела дореволюционной России, если этому в вузах СССР не учили?
Занимаясь сбором материалов по истории фалеристики 1917–1920‑х гг., я обратил внимание, что среди упомянутых новоделов попадаются предметы, которые с исторической точки зрения существовать не могли. Напрашивалась мысль, что они были плодом воображения каких‑то умельцев, которые не владели историческим материалом, но очень хотели сделать нечто ценное. Подозрения подтвердились при изучении провенанса этих вещей и способов их изготовления. Все они происходили из конфискованных коллекций начала 1970‑х и были выполнены методом литья, а не штамповки, как это делалось в 1900–1920‑е гг.
С другой стороны, именно при Брежневе начался расцвет массового коллекционирования: открытки, марки, спичечные этикетки, календарики, значки и прочие предметы можно было купить в любом киоске «Союзпечати» за копейки. Собиратели этой продукции были объединены в официально зарегистрированные общества.
В 1970‑е гг. в Киеве образовалось несколько точек, известных как места встреч коллекционеров. В Доме культуры в парке им. А. С. Пушкина (между станциями метро «Большевик» и «Политехнический институт») собирались любители фалеристики и филокартисты. Потом к ним присоседились коллекционеры холодного оружия, карманных календариков и различной футбольной символики. Павильон парка «Нивки» облюбовали филателисты, в круг интересов которых входили не только марки, но также конверты и открытки со спецгашениями и всё связанное с почтовым делом. Там же какое‑то время тусовались собиратели моделей машинок, паровозов, самолётиков и других разновидностей техники.
На Левом берегу, в доме культуры парка Победы (рядом с метро «Дарница»), встречались нумизматы.
Самыми многолюдными и популярными были собрания в Пушкинском парке. Дети менялись там календариками, открытками и значками, взрослые покупали и продавали более «серьёзные» вещи. Попадался и антиквариат — элементы мебели, предметы обихода, драгоценности. Но всё это держалось «под полой» и демонстрировалось с превеликой осторожностью.
Чтобы избавиться от зевак, а заодно и пополнить казну клуба коллекционеров, на входе продавались билетики. Стоили они недёшево, а потому случайные люди в помещение не попадали.
На всех точках, несмотря на большой риск, процветал «чёрный рынок», позволявший наиболее ушлым собирателям делать неплохой выторг. Скажем, двух-пятикопеечные календарики и открытки из Ленинграда и Тулы продавались киевскими дилерами по 20–50 копеек. У наших коллекционеров они имели огромный успех, поскольку были сделаны на высоком полиграфическом уровне — с хорошим качеством печати, под лаком, часто с золотым тиснением. Ну, а самой востребованной считалась подарочная продукция, предназначавшаяся для иностранцев, — календарики «Аэрофлота», «Союзгосцирка» и т. п. За такую роскошь приходилось платить по рублю и больше (за штуку).
Аналогичная ситуация сложилась среди филателистов и собирателей значков. Наибольшим спросом пользовались значки с гербами городов, а также юбилейные значки обществ ветеранов Великой Отечественной войны с различной армейской, корпусной или дивизионной символикой. Разновидностей этих значков существовали тысячи. На «чёрном рынке» они стоили от 50 коп. до рубля и выше в зависимости от редкости.
Собирая в детстве календарики, я с маминой помощью наладил переписку со сверстниками из других городов СССР и даже некоторых соцстран.
Кое-какие экземпляры попадали в мой скромный обменный фонд, который, однако, был по достоинству оценён в Ленинграде. Именно 
там состоялся мой первый «барыжнический» опыт: один мальчишка постарше увидел у меня редкую серию календариков с украинскими актёрами, но в обмен ничего путного предложить не мог. Держался он при этом крайне надменно. Мне так захотелось проучить этого мальчишку, что я «загнал» ему календарики то ли за два, то ли за три рубля. Мне было всего 11 лет…
Во всех сферах коллекционирования одними из самых дорогих считались темы, связанные с царской Россией, — дореволюционные марки, открытки, книги, ну и, конечно, фалеристика. Все эти вещи стоили немалых денег и к тому же являлись большой редкостью.
Среди фалеристов особым спросом пользовались также «ранние Советы» — награды и знаки до 1943 г. (т. е. до введения колодок по типу современных). Они тоже стоили очень дорого, поэтому пределом мечтаний многих коллекционеров был довоенный знак «Ворошиловский стрелок» в хорошей сохранности или подобные ему вещи.
В 1970–1980‑е гг. наиболее общительные и мобильные собиратели умудрялись неплохо зарабатывать. Бывая на встречах коллекционеров в других городах, особенно в Москве, Вильнюсе, Риге, Ленинграде, Минске, общаясь с коллегами по увлечению, они заключали длительные и взаимовыгодные договора. Скажем, из Ленинграда в Киев передавался через знакомых или проводников конверт с марками, пачка календариков, открыток, пакет со значками… Из Киева в Ленинград на ту же сумму отправлялась аналогичная продукция. А прибыль с этих копеечных вещей в 5–10 раз превышала их себестоимость.
Разумеется, «чёрный рынок» коллекционирования не мог не привлечь внимания милиции. Тем более, что туда нередко попадали случайные люди. К примеру, бдительные бабушки, которые сопровождали своих внуков, жаждавших поменяться календариками. И когда такие бабушки спрашивали: «Сколько стоит этот котик?», имея в виду какой‑нибудь завалящий календарик, а в ответ слышали: «20 копеек», у всего сообщества коллекционеров могли возникнуть серьёзные проблемы.
В Черкассах, где я часто бывал на каникулах у бабушки, в местном доме культуры тоже собирались 
коллекционеры. Описанную выше сценку я наблюдал именно там. Интеллигентная старушка долго возмущалась, потом назвала всех спекулянтами и убралась с внучкой восвояси… В считанные минуты все коллекционеры без паники собрались и ушли по одному. Наибольшее хладнокровие проявил тот самый мужик, у которого были «котики» — по‑видимому, бывший военный. Он неторопливо встал из‑за стола, гордо расправил плечи, застегнулся на все пуговицы плаща, бережно сложил свои альбомчики в кожаный кейс и с достоинством удалился. Поскольку родители должны были прийти за мной через полчаса, я видел, как вскоре после ухода коллекционеров в помещение явился наряд милиции, но там уже никого не застал.
В середине 1980‑х в Киеве милицией был устроен «погром» коллекционеров холодного оружия. Попутно выяснилось, что собиратели футбольной символики активно приторговывают своими предметами гордости (по иронии судьбы в Доме культуры в парке им. Пушкина «оружейники» и «футболисты» стояли рядом). Как минимум один человек из числа последних был осуждён и приговорён к заключению в колонию.
Пока шло дело по «оружейникам», для «дачи свидетельских показаний» в КГБ и МВД был вызван целый ряд людей — завсегдатаев Пушкинского парка и других клубов. К счастью, никого не арестовали, но страх был велик!
Коллекционеры пытались своими средствами защититься от правоохранительных органов. Средства эти были довольно оригинальными: решили, например, не пускать на территорию Дома культуры детей (запрет не распространялся лишь на детей членов клуба). Но чем же мотивировать подобную дискриминацию? Ответ нашёлся быстро: мол, они могут что‑нибудь стащить со столов коллекционеров. Кроме того, членам клуба строго-настрого запрещалось проводить какие‑либо денежные операции… На виду. Чтобы рассчитаться за купленную вещь, следовало отойти в туалет, вглубь парка или за какие‑нибудь постройки на его территории. При всей своей простоте эти средства оказались достаточно эффективными. После «оружейников» и «футболистов» в парке Пушкина никого более не «взяли». Зато пострадали собиратели марок и нумизматы — людей исключали из партии, арестовывали…
В моём классе учился мальчик, чей папа был одним из постоянных посетителей клуба филателистов. Его несколько раз вызывали на допрос, сообщили на работу и даже в школу, где учился сын, что подозревают в фарцовке. После бумаги из КГБ об этом узнало не только руководство школы, но и все одноклассники — постарались учителя. Сейчас плохо помню, но, кажется, папа мальчика «отделался» строгим выговором и понижением на работе… А также испорченными нервами и депрессией на несколько лет, а сын заработал «клеймо» сына фарцовщика.
Чтобы не попасть за решётку, несколько нумизматов вынуждены были подарить свои коллекции государству. Дали по шапке и перекупщикам из числа букинистов: те погорели на немецких мемуарах о Второй мировой войне, изданных в Советском Союзе мизерными тиражами — 3–5 тысяч экземпляров. На рынках немецкие военные мемуары стоили от 25 до 100 рублей.
Гораздо жёстче обошлись с некоторыми коллекционерами из Прибалтики и Белоруссии. Общеизвестно, что «за спекуляцию» к различным срокам заключения был осуждён ряд филателистов из прибалтийских республик. Пострадали даже филокартисты и собиратели календариков!
Прекрасно помню, как в начале 1987 г. мы с мамой поехали в Минск. В выходные я упросил её пойти в местный клуб коллекционеров — хотелось поменяться на белорусские календарики. Зашли в помещение. Публика смотрит с подозрением, календариков нигде нет… С трудом нашли нескольких филокартистов. О календариках они молчат, как воды в рот набрали. Мы уже вышли из зала, но тут нас догнал какой‑то дядька и с заговорщицким видом сказал, что у него есть то, что нам нужно. Пошли в неработающую раздевалку. Там он и пожаловался горько — рассказал, как полгода назад арестовали двух собирателей календариков. Помню, мы час просидели с ним в раздевалке, наменяли кучу нужного и ненужного — просто из принципа…
***
Разумеется, на встречах коллекционеров выменивались и продавались не только легальные и безобидные вещи. Там было много незаконного, способного повлечь уголовную ответственность и даже обвинения в антисоветчине. «Акулы» коллекционирования волей-неволей контактировали с теми, чья деятельность выходила за рамки советского законодательства. Прежде всего — с моряками, стюардессами и прочими категориями граждан, совершавшими частые поездки за границу. Они привозили оттуда не только джинсы и «винил», порнуху и кроссовки, но и литературу, подпадавшую под разряд антисоветской. Вы хотели заполучить сборник Марины Цветаевой «Лебединый Стан»? Без проблем — 200 рублей… Риск быть осуждённым по нескольким статьям оценивался в ежемесячную зарплату инженера.
Нумизматы нередко поддавались искушению приобрести монетки Древнего мира, которые обычно привозили студенты или случайные лица, побывавшие в археологических экспедициях. По закону эти предметы считались украденными у государства. Однако желание обзавестись редким экземпляром часто пересиливало страх быть пойманным за скупку краденого.
Впрочем, ценности похищались не только из археологических раскопов, но также из квартир, театров, музеев, библиотек… Поэтому вопрос «где взял?» был весьма болезненным для многих «серьёзных» коллекционеров. Можно ли было достать интересные вещи легальным путём? Можно, если эти вещи принадлежали частным лицам, готовым расстаться с ними за щедрое вознаграждение. Правда, делать это нужно было очень аккуратно, чтобы у хозяев не возникло повода заявить в милицию. Но как же узнать, в каком доме есть такие вещи?
В сельской местности это было сделать проще — любители иконописи ездили по сёлам под видом фольклорных экспедиций. В городах хорошими информаторами стали сантехники. Неудивительно, что в их среде оказались способные дилеры (одного из самых маститых киевских дилеров того времени так и прозвали — Сантехник).
Перестройка и развал СССР практически уничтожили большую часть направлений советского коллекционирования. Предметы собирательства стали легкодоступными и неинтересными для широких масс. Общества коллекционеров буквально на глазах перепрофилировались в блошиные рынки. Впрочем, 1990–2010‑е гг. — тема, достойная отдельного рассказа.
Автор: Ярослав Тинченко