Иудаика в украинских музеях межвоенного периода (1919–1940)

Материал из журнала “Антиквар” #99: “Украинская иудаика”

Непродолжительная история советских еврейских музеев и коллекций иудаики в краеведческих музеях Украины в значительной мере совпадает с периодом так называемой коренизации — политической и культурной кампании 1920‑х — начала 1930‑х годов, призванной сгладить противоречия между центральной властью и нерусским населением страны. В рамках этой кампании создавались национально-территориальные автономии, внедрялось ведение делопроизводства на языках национальных меньшинств, открывались национальные школы, театры, печатались газеты.

Развёрнутая после 1917 года политика в отношении еврейского населения определялась, кроме прочего, позицией Ленина, которая выражалась в резком осуждении антисемитизма и требовании предоставить евреям равноправие. На протяжении 1920‑х годов большевики создавали условия для формирования «здоровой советской еврейской национальности», тенденциозно противопоставляемой дореволюционному местечковому еврейству. Именно этот образ нашёл отражение в одоб­ряемых идеологами партии прессе, кинопродукции, нарративах музейных экспозиций.

Краеведческие, этнографические и исторические музеи рассматривались властями как рупоры нового подхода к интерпретации исторических и общественно-культурных процессов, определявших самосознание народов СССР, и как пространство для наглядной демонстрации достижений политики большевизма. Отчётные документы Наркомпроса сообщают, что в 1925 году в стране насчитывалось 12 этнографических музеев, 73 музея с этнографическими отделами, а также 2 еврейских музея — открытый ещё до революции музей Еврейского историко-этнографического общества в Ленинграде и созданный в 1922‑м Туземно-еврейский музей в Самарканде. На территории Украины накануне Великой Отечественной войны работало 14 исторических, 4 антирелигиозных, 56 краеведческих и 4 этнографических музея. Кроме того, в Одессе существовал Первый всеукраинский музей еврейской культуры им. Менделе Мойхер-Сфорима, располагавший разнообразной и во многом противоречащей советским установкам коллекцией предметов прикладного искусства, в том числе ритуальных, а также богатой библиотекой и архивом.

История этого музея позволяет проследить его концептуальную трансформацию и динамику взаимоотношений с властями. Изначально центральной темой экспозиции были жизнь и творчество одного из основоположников литературы на идише Менделе Мойхер-Сфорима (настоящее имя Шалом Яков Бройде, по паспорту Соломон Моисеевич Абрамович; 1835–1917), жившего в Одессе с 1881 по 1917 год. Открытие музея в 1927 году было приурочено к десятилетию со дня смерти писателя, что послужило своеобразным сигналом о его вхождении в культурный фонд советского еврейства. В экспозиции можно было видеть предметы обихода, портреты, книги и рукописи Менделе, том его сочинений в ажурной серебряной обложке — подарок еврейских рабочих из Канады, иллюстрацию к повести «Кляча», на которой «дедушка еврейской литературы» был изображён книгоношей (именно так переводится его псевдоним Мойхер-Сфорим).

При открытии в музее были показаны рукописные книги, возраст которых достигал шести столетий, многочисленные ритуальные предметы из серебра и палисандрового дерева, носящие «следы тончайшей паутинной работы безвестных ювелиров, чеканщиков и орнаментальщиков». Одна из книг — богато украшенная Тора, какие в царской России подносились главами еврейских общин представителям власти, «кесарям» — была облачена в переплёт с вышитыми серебром и бисером двуглавым орлом с короной, словами «Кесар-Тора» и надписью «Иегова» на щите Давида. Воссоздавая образ народа книги, традиции которого сложились в восточноевропейской диаспоре к концу XVIII века, авторы экспозиции обращались к духовной культуре евреев-ашкеназов и основополагающей для еврейской самоидентификации религиозной мысли. Но именно этот образ местечкового еврейства, как мы уже говорили, подвергался резкой критике в официальной советской риторике.

Тему штетла в его трагическом аспекте подхватывали выставленные в музее документы, например письмо евреев города Ананьева Херсонской губернии, залитое кровью жертв погрома, изображения украинских местечек и синагог. Сотрудники музея неоднократно выезжали в экспедиции по центрам еврейской культуры с целью сбора этнографических материалов, памятников искусства культового характера и т. д. В заявках на экспедиции упоминается изучение истории погромов, деятельности еврейской самообороны, революционного движения, достижений Общества землеустройства еврейских трудящихся. Со временем фонды музея пополнились коллекцией пинкусов (актовых книг) дореволюционных ремесленных объединений, архивом Богуславской самообороны, архивом Одесского еврейского гражданского комитета и другими собраниями исторических документов. Несмотря на интерес к истории советских евреев и экспонирование соответствующих материалов (например, продемонстрированных уже при открытии музея в 1927 году изображений еврейской колонии Калининдорф 5), одесский музей критиковали за недостаточную верность коммунистическим принципам. Неоднозначно оценивалась, прежде всего, феноменальная для советского музея коллекция авангардной еврейской живописи и графики, включавшая произведения М. Шагала, Э. Лисицкого, А. Тышлера, Н. Альтмана, Л. Пастернака, И.‑Б. Рыбака, А. Маневича и других мастеров. Огромное значение для формирования отдела изобразительного искусства имели поступления из Киевской художественной профшколы, а также из частной коллекции московского профессора Якова Каган-Шабшая (1877–1939), одного из первых ценителей творчества Шагала и основателя Еврейской художественной галереи в Москве.

Как следует из переписки музея с Третьяковской галереей, его руководство осознавало всесоюзное значение собранной коллекции, но власти видели в ней лишь недопустимую для советского культурного учреждения концентрацию «чуждого народу» искусства. Уже в 1933 году площадь музея была уменьшена в пользу детского сада, а спустя год его работу и вовсе приостановили. Всё это неудивительным образом совпало с кардинальной переменой в сталинской национальной политике и сворачиванием кампании коренизации. Позиции музея не смогла укрепить и подготовленная незадолго до закрытия антирелигиозная выставка, где критически переосмысливался еврейский пасхальный ритуал. В ноябре 1940‑го музей ненадолго возобновил свою деятельность, однако к этому времени многие предметы из его коллекции были изъяты и переданы на временное хранение в одесский Археологический музей. В войну значительная часть экспонатов была безвозвратно утрачена. Из коллекции, насчитывавшей почти 30 000 единиц, уцелели лишь три эвакуированных ящика серебряной синагогальной утвари — около 100 предметов, ныне хранящихся в Музее исторических драгоценностей в Киеве.

Одесский еврейский музей представляется исключительным явлением в истории советского музейного строительства довоенного времени, но он был не единственным в УССР, собиравшим и экспонировавшим иудаику. Архивные документы позволяют выделить следующие учреждения, располагавшие такого рода коллекциями: Белоцерковский межрайонный научно-исследовательский краеведческий музей, Бердичевский социально-исторический музей, Винницкий историко-бытовой музей, Каменец-Подольский и Полтавский краеведческие музеи, Музей украинского искусства в Харькове, Черниговский государственный исторический музей. В Тульчинском краеведческом музее еврейская культура была интегрирована в комплексную экспозицию отдела этнографии, посвящённую населявшим эту местность народам.

В Киеве ещё в 1919 году ЦИК Всеукраинской Рады рабочих, солдатских и крестьянских депутатов выступил с инициативой организовать в здании синагоги Бродского музей еврейских искусств (Пятый государственный музей), или Музей еврейской старины. Его подготовка была поручена Всеукраинскому комитету изобразительных искусств, однако план так и остался нереализованным.

Хорошей коллекцией еврейского ритуального серебра, приобретённой ещё в 1912–1914 годы и пополняемой за счёт конфискованных советской таможней предметов, обладал Всеукраинский исторический музей им. Т. Г. Шевченко. Впоследствии это собрание поступило, как и одесская коллекция, в Музей исторических драгоценностей. Киевские экспедиции 1920‑х годов, возглавляемые Даниилом Щербаковским (1877–1927), свидетельствуют не только о всплеске интереса к культуре еврейского народа, но и о стремлении осознать сущность еврейской художественной традиции, отражённой в оформлении книг, в принципах застройки местечек, в росписях синагог, орнаментах резных надгробий и символике украшения синагогальной утвари.

Коллекция иудаики Белоцерковского краеведческого музея, очевидно, сформировалась благодаря экспедициям, работавшим на территории богатой памятниками еврейской культуры южной Киевщины, а также за счёт синагогальной утвари, попадавшей в музей в ходе антирелигиозной кампании. Здесь хранилась двухсотлетней давности бима (кафедра, с которой кантор ведёт молитву) из белоцерковской Большой синагоги, украшенные золотом шофары (ритуальные духовые музыкальные инструменты из бараньего рога), несколько Талмудов и другие религиозные книги XIX века, упоминаемые в списке для передачи в Центральный антирелигиозный музей Украины в июне 1941 года (хотя, судя по всему, запланирована была эта передача гораздо раньше).

Еврейский отдел Бердичевского социально-исторического музея, строившийся изначально на противопоставлении старого и нового еврейского быта, но расширивший свою экспозицию за счёт поступлений из Бердичевского, Шепетовского и Проскуровского районов, возможно, был самым интересным и обширным среди комплексных краеведческих музеев УССР. В 1930‑е годы в его фонде насчитывалось более 1 200 экспонатов (для сравнения: еврейский отдел Полтавского музея располагал в 1927 году лишь 150 экспонатами), среди которых выделялись произведения народного прикладного искусства — вышивки, металлопластика и пр. Записи из частично сохранившейся книги отзывов свидетельствуют о том, что для ознакомления с бердичевским музеем туда специально приезжали группы специалистов из других городов. Побывали в нём и сотрудники Государственного Эрмитажа, написавшие о выдающемся значении коллекции еврейского искусства и перспективах работы отдела.

Винницкий историко-бытовой музей мог похвастаться не только собранием предметов ритуального и бытового назначения, но также альбомами с фотографиями еврейских улиц и сооружений, большинство которых исчезло в годы войны. Эти альбомы были подготовлены в 1927 году одновременно с небольшой выставкой, на которой экспонировалось около 100 предметов из синагог. Подобно основоположнику дореволюционного еврейского историко-этнографического движения С. Ан-скому (1863–1920), руководство музея во главе с Г. Бриллингом (1867–1942) ставило целью «собрать и сохранить гибнущие памятники», что было необходимо «для спасения уходящих в область истории материальных памятников еврейской культуры и еврейского фольклора». Выполняя эту важную миссию, музейные сотрудники обследовали Подолье, где фиксировали архитектурные объекты, собирали предметы старины, зарисовывали орнаменты.

Аналогичным образом была построена исследовательская деятельность Каменец-Подольского краеведческого музея, выпустившего солидные труды по памятникам еврейского наследия в регионе, а также харьковского Музея украинского искусства, собравшего ценнейший архив фотографий еврейских местечек Правобережья и Подолья (ныне — в Институте рукописи Национальной библиотеки Украины имени В. И. Вернадского). Динамика коллекционирования и описания предметов иудаики, безусловно, свидетельствовала о процессе музеефикации объектов еврейского культурного наследия, которые с приходом советской власти превращались из культурного артефакта в материализованную историческую память еврейского народа.

На этом фоне любопытным методом внедрения иудаики в музейные экспозиции становились обличительные антирелигиозные выставки, на которых разрабатывались заданные советской системой сюжеты. Экспозиции раскрывали «буржуазную суть» служения культу подчас с той степенью наглядности, которая рисковала ввести аудиторию в замешательство и произвести обратный эффект. Косвенным подтверждением этому могут служить сатирические стихи, опубликованные в газете «Пiд прапором безвір’я»:

Зайшла в музей стара баба
Тай перехрестилась,
Поглянула на царкiв
Аж слiзьми залилась.
Аж ось де я вiдпочину
Вiд онучат-жовтенят
Та вiд зятя-безвiрника —
Всiх буржуїв могильника.
Як погляну я на фалди (у музеї)
Всi золотом шитi,
Так i лізуть самi губи
Немов тi магнети…
До «церковного» пiшла я,
«Вiддiл мiй любимий»,
Тут iконочка святая,
На нiй напис сильний:
«Не смотри, что пред тобою,
Оглянись назад —
Смерть стоит там за тобою,
А на ней коса».

Антирелигиозная выставка в одесском еврейском музее ставила целью «вскрыть перед посетителем классовую сущность пасхального ритуала»; акценты были сделаны на темах «национальной ненависти», «божественной фикции» и «божественных пут как средства порабощения масс». В экспозицию вошли материалы с цитатами из «еврейских мелкобуржуазных писателей», серебряная утварь для пасхального стола, плакаты, выполненные заведующим художественным отделом М. Шехтманом (1900–1941). Подобный метод был использован в Черниговском краеведческом музее: в 1929 году его директор, реставратор и живописец М. Вайнштейн (1894–1952) подготовил серию акварелей для антирелигиозного отдела — 10 композиций на темы еврейских праздников и связанных с ними обрядов, а также крестового похода Пия XI.

«Антирелигиозная иудаика» была представлена и в Каменец-Подольском музее, где на примере трёх наиболее многочисленных конфессий рассказывалось о психологическом порабощении верующих, о классовом неравенстве в дореволюционном обществе и т. д. Но получалось, что, объясняя суть религиозных обрядов и предметов культа, экспозиции транслировали не только содержание центральных ритуалов иудаизма и важнейших исторических событий, но и обращались к ключевым звеньям еврейского национального самосознания — таким, например, как исход из египетского рабства, отмечаемый праздником Песах. Разумеется, такая агитация не всегда давала искомый результат.

В завершение остаётся сказать, что судьба коллекций и замыслов исследователей иудаики сложилась трагически. Причиной тому были сталинские репрессии, которым сотрудники музеев подвергались с 1933 года, позже — разрушительный для советского еврейства политический климат, немецкая оккупация Украины в годы войны и, наконец, Холокост, практически уничтоживший веками существовавшую в Восточной Европе еврейскую диаспору. Тем не менее, еврейское культурное наследие фрагментарно уцелело в документах и коллекциях, составивших яркую главу в истории советского музейного дела, значение которой нам ещё предстоит раскрыть.

Примечания

1 Калинин М. Об образовании Еврейской автономной области. — М., 1935. — С. 13.
2 См.: Солодова В. Формування та розвиток документальних колекцiй у складi фондiв одеських музеїв (1825–2003). — Одеса, 2010. — С. 45.
3 ЦГАВО Украины. Ф.166. Оп. 11. Д. 466. Л. 4.
4 Музей имени Менделе (к 10‑летию со дня смерти Менделе-Мойхер-Сфо­рим) // Шквал. — 1928. — № 3 (136).
5 Калининдорф (до 1927 г. — Большая Сейдеменуха) был основан в 1807 г. в Херсонской губернии как одно из первых в Российской империи еврейских сельскохозяйственных поселений. В 1927 г. преобразован в первый в СССР еврейский национальный район.
6 См.: Брук Я. Яков Каган-Шаб­шай и его Еврейская художественная галерея. — М., 2015.
7 ЦГАВО Украины. Ф. 166, оп. 10. Д. 549. Л. 14.
8 См.: Солодова В. Одесский музей еврейской культуры (1927–1941) // Доля єврейської духовної та матеріальної спадщини в XX сто­літті. Збірник наукових праць за матеріалами IX Міжнародної наукової конференції. — К., 2002. — С. 254.
9 ЦГАВО Украины. Ф. 1735. Оп. 1. Д. 49. Л. 58, 90.
10 См.: Котляр Е. Еврейские музеи первой трети ХХ века (Львов — Санкт-Петербург — Одесса — Киев) // Вiсник ХДАДМ 12. — Вып. 2 (2009). — С. 123.
11 ЦГАВО Украины. Ф. 166. Оп. 9.
Д. 1508. Л. 35, 36; Ф. 166. Оп. 11.
Д. 470. Л. 6, 7.
12 Там же. Оп. 9. Д. 1508. Л. 146.
13 Там же. Оп. 8. Д. 443. Л. 24.
14 Там же. Оп. 9. Д. 1508. Л. 163.
15 Котляр Е. Указ. соч. — С. 127.
16 ЦГАВО Украины. Ф. 166. Оп. 6. Д. 1775. Л. 13.
17 Котляр Е. А. Указ. соч. — С. 124.
18 Баба Палажка в крайовому
музеї // Пiд прапором безвір’я. —
1930. — № 2.
19 ЦГАВО Украины. Ф. 166. Оп. 9. Д. 1509. Л. 90–92.
20 Там же. Оп. 9. Д. 1509. Л. 76.
21 Там же. Оп. 9. Д. 1508. Л. 138.