Материал из журнала “Антиквар”, №7-8, 2011 г. ()
Помните, на что потратила второй лепесток девочка Женя из сказки В. Катаева «Цветик-Семицветик»? На спасение разбитой вазы: «„Вели, чтобы мамина любимая вазочка сделалась целая!“ — Не успела она это сказать, как черепки сами собой поползли друг к другу и стали срастаться. Мама прибежала из кухни — глядь, а её любимая вазочка как ни в чём не бывало стоит на своём месте». Если не такие, то очень похожие чудеса происходят в мастерской реставраторов фарфора Карена и Рузанны Мартикян.
— Как получилось, что вы стали заниматься именно реставрацией фарфора?
Р. М.: По специальности я художник-миниатюрист. Работать начала 24 года назад в ереванской художественно-реставрационной мастерской при Министерстве культуры Армении. В начале 1990-х стажировалась в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге, где приобрела необычайно важный для меня опыт реставрации древнерусской иконописи. А ещё я очень любила заходить в соседнюю мастерскую, чтобы понаблюдать, как мои друзья реставрируют фарфор. Позже я попала во Львов. С этим городом связаны мои первые впечатления от Украины, здесь я услышала украинскую речь, стала узнавать народные традиции и культуру. Во Львовской картинной галерее мне посчастливилось работать под руководством Юрия Поповича, тогда реставратора I категории. Карен в те годы был студентом Киевского института инженеров гражданской авиации и параллельно занимался реставрацией мебели. На каникулах он приезжал в Ереван и восстанавливал там мебель, привезённую из Тбилиси для Дома-музея Параджанова. В Ереване мы и познакомились… Когда в 1993 г. переехали в Киев, нам сказали, что реставрацией икон здесь занимаются многие, а вот фарфором практически никто. Поскольку помещения для работы с иконами у нас всё равно не было, то решили сосредоточиться на фарфоре, тем более, что определённый опыт в этой сфере у нас уже был.
— С какими предметами вам чаще всего приходится иметь дело?
Р. М.: В основном это фарфоровые и фаянсовые изделия XVIII–XIX вв. ― скульптурные композиции Мейсенской мануфактуры, севрские вазы, декоративные тарелки Императорского фарфорового завода, статуэтки Гарднера, продукция завода Миклашевского — часы, вазы, мелкая пластика.
― А более старые изделия доводилось реставрировать?
Р. М.: К нам попадают даже археологические предметы. Не так давно, например, реставрировали удивительно красивую чернофигурную античную амфору. В таких случаях подбирается соответствующий материал и применяется технология, отличная от той, которая используется нами при реставрации фарфора.
— Каким образом исправляются повреждения?
Р. М.: Говорят, разбитая чашка не склеится. Это не совсем так: она, конечно, склеится, но вторичный обжиг пройти не сможет. Поэтому оригинальную роспись мы имитируем холодными эмалями, а не «горячими» керамическими красками из окислов металлов, рассчитанными на обжиг при температуре от 600 градусов. Мы используем также сусальное золото, пробовали работать с творёным золотом, которое нужно очень долго растирать вручную. Около десяти лет я искала секрет нанесения позолоты на керамическую поверхность. Поначалу может показаться, что это легко, ведь в специальной литературе описано множество техник и способов. Но нужно понимать, что на дереве используется одна технология, на бумаге другая, на фарфоре третья. Массу ценной информации я почерпнула из научных трудов Л. Дурново, пособий по реставрации Ю. Гренберга и И. Горина, других источников. Мы перепробовали все способы, вплоть до тухлых яиц, пока в конце концов не нашли подходящую технологию — собственный секрет позолоты, который тоже никому не открываем.
― А как достигается эффект глазури на фарфоре?
Р. М.: Для этого существуют специальные лаки. Раньше, когда в распоряжении реставраторов были материалы совсем другого качества, лак со временем желтел. Но с развитием технологий всё изменилось, и сейчас мы используем очень качественные художественные лаки и краски, которые потом не желтеют и не меняют свой цвет. Мы уже достаточно давно занимаемся фарфором и знаем, как тот или иной материал поведёт себя в дальнейшем.
— Вам нередко приходится восполнять крупные утраты, когда не хватает целых кусков или деталей. Из чего они делаются?
Р. М.: Нужно сказать, что, прежде чем реставрировать, мы ищем вещь в каталогах и только после того берёмся за работу, так как необходимо воспроизвести всё точно, без расхождений с оригиналом. Недостающие детали восполняются практически идентичным фарфору медицинским стоматологическим материалом, который сходен с ним по многим критериям, а по прочности даже крепче. Это не секрет и не наше изобретение, сейчас такой материал используют многие реставраторы. Из него делаются отсутствующие элементы, потом производятся шлифовка, покрытие эмалью, позолота. У стоматологов, кстати, мы позаимствовали не только материалы, но и бормашинку, скальпели…
К. М.: Но если нужно восстановить цельную деталь, скажем, крышку от севрской вазы, то стараемся, чтобы она уже была сделана из настоящего фарфора. Нам помогают в этом люди, которые занимаются созданием моделей, отливкой и обжигом. Это достаточно сложный процесс, мастер должен учитывать, что при обжиге материал даёт усадку, а значит, форма отливается большего размера. На следующем этапе мы наносим на «бельё» аэрографом определённый красочный фон и, если необходимо, выполняем рельефное декорирование, которое имитирует технику pâte-sur-pâte (масса на массе), разработанную в Севре в середине XIX в.
― Случалось ли, чтобы у вас самих что-нибудь разбивалось?
К. М.: Крайне редко, но бывало ― с фарфором это почти неизбежно. Как-то мы купили для себя два декоративных кашпо, одно из которых нуждалось в реставрации. Когда закончили работу, именно реставрированное кашпо упало и разбилось вдребезги.
Р. М.: Иногда происходят вещи, которые вовсе не поддаются объяснению. Помню, у меня упала на пол бутылочка с тёмно-синим колером, а рядом на тумбе стояла высокая ваза Императорского завода, готовая к росписи. Краска разбрызгалась по стенам комнаты, и я обрадовалась, что она не попала на белую поверхность вазы, иначе пришлось бы заново её обрабатывать. Но позже обнаружилось, что капля отскочила от пола и каким-то непостижимым образом попала внутрь этой вазы. А иногда бывает, что работа не идёт никак: делаем одно и то же сотни раз, но всё равно что-то не получается, приходится переделывать. От чего это зависит? Не знаю… Говорят, даже характер владельца имеет значение.
― Реставрированная вещь отличается по стоимости от оригинальной?
К. М.: Разумеется. Мы-то свою работу делаем на совесть, а уж как дальше ею будет распоряжаться хозяин ― это его дело. Но обычно люди не афишируют, что вещь побывала у реставратора.
― После реставрации действительно не остаётся никаких следов ни с лицевой, ни с внутренней стороны?
К. М.: В большинстве случаев никаких. Всё делается так, что незнающий человек не увидит нашей работы. Для этого, правда, приходится попотеть не один день, особенно, если речь идёт о восстановлении сложных орнаментов, люстрового покрытия или цировки. Первое время, когда клиенты приходили за готовой вещью, им даже казалось, что мы просто её подменили. Потом привыкли.
― А сами вы распознаете реставрированную вещь сразу?
К. М.: Да, но не обязательно с первого взгляда. Иногда нужно взять изделие в руки, изучить его. Во многом это зависит от того, кто и как реставрировал. Был один забавный случай: однажды нам принесли заварной чайник. Мы сняли слои первой реставрации и обнаружили под ними носик из чистого золота, которым когда-то заменили отбитый фарфоровый. Когда потом вместе с восстановленным чайником мы отдали хозяину этот золотой носик, он очень обрадовался.
― У вас возникало желание приобрести антикварный предмет с целью реставрации, чтобы вывести его на принципиально новый уровень?
К. М.: Конечно. Но, во-первых, не часто найдёшь подходящее изделие, а, во-вторых, цены на антиквариат очень высоки. Иногда, правда, представляется возможность взяться за что-то «абсолютно безнадёжное». Один раз нам отдали вазу, которую кошка сбросила с консоли, и ваза разбилась на 78 осколков. Ни одному дилеру такой предмет уже не был бы интересен, а нам, наоборот, захотелось попробовать свои силы и восстановить её. Это был творческий интерес, когда материальная сторона не играла никакой роли. Р. М.: Очень приятно быть причастным к делу создания произведения искусства, чувствовать себя последним звеном в этом процессе. Я иногда сравниваю нашу работу с работой хирургов: они дают вторую жизнь людям, мы — вещам. Когда видишь готовый реставрированный предмет, испытываешь настоящее наслаждение. Хотя, признаюсь, не все работы вдохновляют. Порой нам приносят плохие копии, подделки, но от таких вещей мы, как правило, отказываемся. А некоторые подделки просто пугают, и именно тем, что сделаны они на достаточно хорошем уровне: возникает ощущение, что в какой-то момент мы не сможем их распознать.
― Технически есть разница, что восстанавливать — оригинал или копию, дорогую или дешёвую вещь?
Р. М.: Нет. На реставрацию тарелки за 10 грн. или за 10 тысяч требуются одинаковые затраты сил и времени. Бытовые вещи мы стараемся не брать, но в нашей практике всякое бывало: люди, например, начинали активно пользоваться реставрированной посудой, мыть и тереть её, а через два-три месяца возвращались к нам с теми же предметами. Вообще, когда я восстанавливаю декор на какой-нибудь тарелке, мне очень трудно представить её в сочетании с отбивной и человеком, орудующим ножом и вилкой.
― Существуют ли отличия между вашей и музейной технологией реставрации?
К. М.: Задача музейной реставрации иная. Она не предполагает скрытия следов восстановления. А мы всё-таки имеем дело с коллекционерами и антикварами, у которых совсем другой подход. Нам, к примеру, приходится состаривать свежее золото, чтобы заказчик остался доволен. И вместе с тем мы стремимся свести к минимуму вмешательство в авторскую работу и не ставим перед собой цель сделать так, чтобы вещь выглядела как новая. Если, допустим, нас просят реставрировать небольшие трещинки, появляющиеся иногда в тесте при обжиге, мы стараемся убедить владельца, что этого делать не нужно. Однако сталкивались мы и с другой крайностью, когда просят не мыть тщательно вещь, так как запылённость придаёт ей шарм.
― Расскажите о вашей работе в Доме с химерами.
К. М.: Когда в 2003 г. Дом с химерами реставрировали, нас пригласили для восстановления 14 изразцовых печей высотой метра по три. С нами работал печник, мастер своего дела Александр Симон, который практически заново собирал эти печи, а мы с Рузанной занимались керамической частью. Те изразцы, которые были сильно повреждены, забирали на реставрацию, потом он их ставил на место. Но в основном мы работали уже после того, как каркасы были собраны, непосредственно в доме. Р. М.: Это была неимоверно трудная работа. Нам отвели очень мало времени: за четыре месяца нужно было восстановить все 14 каминов. Объём огромный, условия тяжёлые, кругом пыль, грязь, одновременно делались сварка, реставрация, роспись. Поэтому сначала мы занялись грубыми работами — восстанавливали потери, сколы, орнаменты, а художественную часть и покрытие лаком решили делать позже, когда будут готовы паркет и стены. Много повреждений оказалось на верхних частях печей. Нужно было подниматься на леса, что тоже давалось нелегко. Нередко приходилось возвращаться к уже реставрированному камину и что-то переделывать ― то свежий скол обнаружится, то что-то капнуло на столешницу. В общем, работа была изнурительная, травматичная, казалось, уложиться в сроки реконструкции совершенно невозможно. Но там работало человек 300, и потихоньку всё было сделано: восстановлены интерьер, росписи, сад во дворе.
― Как вы распределяете работу между собой?
К. М.: Я выполняю первую часть работы ― дереставрацию, чистку, склеивание, моделирую и восстанавливаю недостающие детали — пальчики, крылышки, лепестки. На сплошь усыпанной цветами мейсенской вазе в стиле «бульдонеж» таких утраченных или повреждённых лепестков может быть не один и не два. Кроме того, занимаюсь позолотой. Рузанна же делает всю художественную часть. Р. М.: Я работаю с красками, подбираю оттенки, расписываю. Это довольной сложный процесс, так как не бывает абсолютно идентичных оттенков. Нужно чувствовать цвет и подбирать его только при дневном освещении, поскольку при электрическом свете оттенок будет отличаться от оригинального. То есть, каждый из нас занимается своим делом, и мы стараемся выполнять всё на высшем уровне, тщательно и качественно.