Городской миф в историческом и социокультурном контексте
Превращение Киева в современный мегаполис обернулось не только строительным «бумом», но и хлынувшим в город мощным миграционным потоком, преимущественно безразличным к историко-культурной парадигме. Результатом этого явились печальные метаморфозы городской среды, главную из которых можно определить как стремительное исчезновение уникальной «киевской» атмосферы.
Уже в первые годы нового тысячелетия это стало мощным моральным стимулом для переосмысления того громадного историко-культурного, литературного, философского, художественного наследия, которое по сути и составляет «киевский миф» в его современном прочтении.
Как один из примеров реакции на создавшееся положение можно назвать Международные киевоведческие чтения, прошедшие в 2004 году. Это событие объединило украинских ученых из разных регионов, а также ученых из Польши, России, Хорватии. Такие научные работы, как «Древнерусский Киев как фактор цивилизационной идентичности восточных славян», «Образ Киева в «Слове о Законе и Благодати» Иллариона», «Венгерские связи средневекового Киева Х1 века», «Киевский круг Бердяева», «Индустриальный псевдоландшафт как экзистенциальный феномен», «Образ Киева в поэзии киевских неоклассиков» и др. – стали, пожалуй, первым серьезным опытом междисциплинарного «прочтения» Киева как историко-культурного феномена.
Начиная с середины нулевых, в ряде арт-проектов были предприняты попытки задать новый «формат», концептуально расширить «рамку» всего того, что раньше называлось «образом Киева», до интерпретаций «киевского мира» с его многоуровневой и разветвленной мифологией. (речь идет о выставках «Инфанта» Алексея Алоллонова, «Киевские апокрифы» (живопись Елены Придуваловой, Бориса Егиазаряна, Алексея Аполлонова. Киев-Париж), «Прогулки околицами. Памяти учителя Николая Глущенко» Ирины Кудиной, «Киевские миниатюры» Ларисы Пухановой и ряде других). Современного художника Киев волнует не столько как уникальный природный ландшафт, но главным образом как огромной силы «мифогенное» пространство, насыщенное образами, символами, знаками.
Город как миф
Отношение к Городу как уникальному историческому и социокультурному феномену в нашем случае не является чем-то радикально новым. В контексте современных цивилизационных сдвигов, тенденций глобализации и проблем постиндустриального города в западных практиках последнего времени «культурологические портреты» городов стали интеллектуальной модой и внутренней потребностью.
Предтечами этой «новой волны» в 20 столетии были работы Макса Вебера, Георга Зиммеля, Николая Анциферова, Девида Фрисби, Вальтера Беньмина, Мишеля де Серто, Анри Лефевра и др. Огромный вклад в изучение Города как знаковой системы и его мифопоэтических аспектов был сделан во второй половине 20 века Тартусской семиотической школой, возглавляемой Юрием Лотманом, российским ученым Виктором Топоровым и др. В отличие от Беньямина и Серто, разгадывающих ребусы современной городской среды, Лотман и Топоров расшифровывают «текст» прошлых эпох.
По теории В. Топорова все значительные города «принадлежат к числу тех сверхнасыщенных реальностей, которые немыслимы без стоящего за ними целого и, следовательно, уже неотделимы от мифа и всей сферы символического». Для ученых советской эпохи такими «сверхнасыщенными реальностями» стали лишь два города – Петербург (Ленинград) и Москва.
В своей программной статье «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» Лотман развивает идею двух типов городов—эксцентрических и концентрических. Первый —это Петербург, Венеция – города, созданные вопреки Природе и пребывающие в борьбе с нею; ко второму типу относится — Рим, Иерусалим и Москва.
По теории Лотмана концентрический город «может быть не только изоморфен государству, но олицетворять его, быть им в некотором идеальном смысле (…) В случае, когда город относится к окружающему миру как храм, расположенный в центре города, к нему самому, т.е. когда он является идеальной моделью вселенной, он, как правило, расположен в центре Земли. Вернее, где бы он ни был расположен, ему приписывается центральное положение, он считается центром».
Если не знать, о каком городе идет речь в этой цитате, можно смело утверждать, что о Киеве. Однако, будучи оттесненным на периферию сначала во времена Российской империи, затем советского режима, Киев в этом ряду даже не упоминается. Показательно, что даже такие прогрессивные для своего времени ученые не были свободны от проявлений культурной сегрегации. Чтобы восстановить историческую справедливость, необходимо вспомнить, каковы же «фамильные черты» киевского городского мифа и главные его метаморфозы.
«Дом Премудрости Божией»
Благодаря своей выдающейся роли в истории Христианской цивилизации в эпоху Владимира Великого и Ярослава Мудрого, Киев навсегда вписан в число главных мировых сакральных центров наряду с Иерусалимом, Константинополем и Римом. Киев – это Город-Храм, Дом Премудрости Божией, восточнославянский Иерусалим и Константинополь («Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, ХI век), «Мати градомъ русьскимъ» («Повесть временных лет»).
Миф о Киеве как «богоспасаемом граде», «втором Иерусалиме» берут на вооружение и киевские религиозные писатели XVII века (Иов Борецкий, Захария Копыстенский и др.). Это, по мнению М. Грушевского, способствовало возрождению города как культурного и богословского центра не только Украины, но и всего Восточного православного мира.
Леонтий Тарасевич. Успенский Собор.
Вторым по значению для «родословной» Города нарративом стал миф о Киеве как о чудесном саде в его сакральном смысле. При этом актуализируется традиционное мифологическое значение сада как пространства высшей гармонии, божественного присутствия и «земного рая».
Благодаря уникальному ландшафту, многовековой художественной традицией Киев был помещен в ряд самых красивых и самых цветущих городов мира. Это нашло отражение в путевых заметках, мемуаристике, художественной прозе, и, конечно же, —в изобразительном искусстве разных эпох.
Любопытный пример соединения мифов «города-сада» и «второго Иерусалима» находим в прозе украинского романтика Пантелеймона Кулиша: «Перед ними так i заблищало, так i замиготило, так i замережило церквами, хрестами, горами i будинками. Святий город сiяв, як той Єрусалим. Сонце ще не пiднялось високо; так не то що церкви й хоромини, да й зеленi сади, i все, що загледiло око в Києвi, усе горiло, мов парча золототканая» («Черная рада», 1846).
В середине ХIХ века Оноре де Бальзак был поражен красотой и величием древнего города, назвав его «Вечным Городом», «Северным Римом» (эссе «Письмо из Киева», 1849 г.). Великий польский писатель Ярослав Ивашкевич, чье детство и отчрочество прошло в Киеве, живя уже в Варшаве, так вспоминает его: “Окутанный весенней вуалью зелени. окруженный садами и куполами (…) закрываю глаза и сердце мое сжимается, вижу красные строения, террасы, улицы, ведущие в гору, как свисающие мосты Нью-Йорка, светлые апрельские деревья, монастыри с синими и голубыми куполами (...) будешь для меня навсегда сказкой вод, зарослями деревьев и ночной музыкой …”
Символический портрет Киева творили художники разных эпох, поколений и художественных направлений. Среди них Светославский, Левченко, Пимоненко, Мурашко, Светлицкий, Бурачек, Петрицкий и мн. др.
И.Труш. Вид на собор Св. Софии. 1900-е гг.
Известный историк искусства «серебряного века» Александр Бенуа запомнил Киев таким: «В Москве в тот день, когда я ее покидал, стояла глубокая осень. Тем радужнее представлялась открывшаяся передо мной картина, когда я приближался в солнечное утро к Киеву—залитому яркими и горячими лучами, утопавшему в густой листве все еще зеленых деревьев. Поистине Киев – один из прекраснейших городов на свете, а по своему своеобразному расположению над могучими водами Днепра и над бесконечными далями степи—это даже единственный город».
Курортный город: вино и фрукты
В имперскую эпоху основополагающие мифы Киева маргинализируются, идея вечного «сакрального центра» Христианской цивилизации отходит на задний план. К концу ХIХ в. «Киевский миф» окончательно «мельчает», рамывается до общего мифопоэтического топоса юга. Образ «светлого, южного, веселого, богатого города» прослеживается в творчестве многих выдающихся писателей и деятелей культуры «серебряного века».
В одном из современных исследований творчества Куприна сказано: «…южный миф Куприна не основывается на восприятии пространства как экзотического, «чужого»; купринский юг—это часть «своего» пространства, куда включается по преимуществу Киев, представлявшийся Куприну южным городом, юг Украины и Крым». В обыденных представлениях того времени Киев был милым и уютным губернским городом с замечательным мягким климатом, где жители севера Российской империи с удовольствием проводили лето, а то и вовсе переезжали, спасаясь от промозглого климата.
Памятник Александру II в Киеве. Шкатулка, изготовленная в мастерской Ф.Рюккерта (?) для фирмы И.Маршака. 1910-е годы
В воспоминаниях того же А. Бенуа читаем: «…теперь же надо вернуться к осени 1899 г., к моему пребыванию в Киеве, отмеченному, кстати сказать, совершенно райской погодой, удивительной ясностью и теплом, при полном отсутствии гнетущего зноя. Бродя пешком и разъезжая в такой дивной атмосфере по Киеву, я испытывал целыми днями такой силы блаженство, что во мне даже забродили мечты, не перебраться ли нам всей семьей в Киев».
Этот статус Киева – едва ли не курортного города – перекочевал и в мифологию советской эпохи. Только формально Киев был третьим городом в СССР. В действительности же его загнали на позиции культурной периферии. Жизнь била ключом только в Москве, а роль второй по значению, «культурной» столицы была отдана Ленинграду.
Когда в восьмидесятые годы из бешеного московского ритма, калейдоскопа культурной жизни с ее масштабом и размахом – огромные выставки в Манеже, Доме художников на Крымском мосту, в Пушкинском – мы возвращались в Киев, его тишина буквально оглушала.
Уже в нынешнюю эпоху, известный московский «кинобонза», приехавший на киевский кинофестиваль, с выражением высокомерной скуки на лице, вспоминал, что советская киноэлита любила бывать в Киеве, потому как южный город, хорошее вино, фрукты, прогулка на кораблике по Днепру, радушный прием. Ну, просто Киев как пикник!
И только в моменты высочайших всплесков национального самосознания «прорубывалось» виртуальное окно в Киев – Вечный город. Одним из ярчайших примеров этого является творчество киевских поэтов-неоклассиков (М. Зеров, М.Драй-Хмара, П. Филипович, Ю. Клен, ранний М.Рыльский).
«Глянь на химери барокових бань
На Шеделя білоколонне диво:
Живе життя і силу ще таїть
Оця гора, зелена і дрімлива,
Ця золотом цвяхована блакить”, – писал Зеров.
В своем творчестве неоклассики воскрешали представление о Киеве— мировом сакральном центре. Они лелеяли идею возрождения его былого величия, славы и государственности.
Новые окна в мир
Название статьи возникло не случайно. То, что между классической метафорой «окно в мир», кино-, и телеэкраном, а в нынешнюю эпоху еще и монитором компьютера существует концептуальная связь, ни у кого не вызывает сомнений. В современной культуре этот образ уже стал устойчивой мифологемой.
Хичкоковское «Окно во двор» считается не только метафорой городской жизни, но и самого кино и современной культуры в целом. Было еще «Окно в Париж» – ироничная киносказка времен перестройки о «хрустальной» мечте советской интеллигенции увидеть Париж. Ведь до революции сложно сказать где проводили больше времени околохудожественные круги: в Париже или на родине. Одним из знаменитых «предшественников» этой мифологемы было, конечно же, окно, которое Петр I «прорубил» в Европу.
В последние полвека кино и телевидение, пожалуй, стали наиболее важными медиа, влияющими на формирование представлений человека о мире. То, что кино не только развлекает и отвлекает, но и способно в нужном направлении мифологизировать действительность, – прекрасно усвоили идеологи всех мастей. Культурная значимость явлений (в данном случае нас интересует образ города) часто определяется не их реальным «весом», а медийной репрезентацией. В этой связи интересно сравнить, как в советском и постсоветском кино и телевидении представлен образ трех столиц – Киева, Москвы и Петербурга.
Ускользающие воспоминания
Вспоминается один эпизод конца 1960-х. Среди купленных детских книг была одна о каком-то загадочном городе, в котором музыка жила везде—лилась из каждого окна, звучала в скверах и парках, буквально звенела в воздухе. И вдруг в сказочных иллюстрациях, в перезвоне красок обрисовался крутой подъем Институтской (тогда ул. Октябрской революции), колоннада Октябрьского дворца, здание киевской консерватории и даже гостиница «Москва» – бледное подобие московских «семи сестер» – венчавшая эту панораму! Это было «культурным шоком». Ведь в те годы в массовой литературе, равно как и в художественном кино, полноценный образ Киева был редкостью.
С тех пор на теле- и киноэкране глаз жадно выискивал «киевский след». Вот один из киногероев подымается по стертым от времени ступенькам на бывшей Несторовской улице (сейчас улица Ивана Франко). Вот он открывает тяжелую старинную дверь респектабельного подъезда на Липках. В другом эпизоде юный герой летит по еще аутентичному Андреевскому спуску (до первой его реконструкции), торопясь в Дарницу. Мелькают крыши старых киевских домов… Звучат, лаская слух, старые названия улиц: Большая Васильковская, Безаковская, Екатерининская.
Кадр из т/ф “Адъютатнт его превосходительства”
К «киевской киноколлекции» с полным правом можно отнести всенародные «За двумя зайцами» В.Иванова, «Адъютант его Превосходительства» Е. Ташкова и «Дни Турбиных» В. Басова, «Филер» Р. Балаяна и «Володя большой, Володя маленький» В. Криштофовича, «Приятель покойника» того же Криштофовича, снятый уже в 1990-е годы. Вот, пожалуй, и все. Все, что могло оставить след в душе.
Номинально киевская фильмография довольно обширна. Но большинство фильмов, в которых «мелькает» Киев, в этом аспекте интересны разве что для кинофанов, которые долго будут разгадывать «где эта улица, где этот дом». К примеру: в каком из киевских двориков выясняют отношения герои фильма «Мелочи жизни» и где находится их ветхий дачный домик – на Осокорках или Русановских садах?
При этом Киев часто совершенно сознательно снимали и продолжают снимать как некий город N, абстрактный фон для развития сюжета. В советскую эпоху по идеологическим соображениям чести быть представленными были удостоены только Ленинград и Москва. Сейчас происходит фактически то же, но по соображениям рыночным.
В популярном телесериале начала 2000-х «Под крышами большого города» (опять Криштофович!) многие сцены снимались в Киеве, в том числе в знаковом киевском ресторанчике, находящемся в бывшем доходном доме, сейчас памятнике архитектуры. Когда художнику фильма сообщили, что зрители узнали место, это его не обрадовало. Ведь нужно было не показать, а наоборот убрать, спрятать все «родовые признаки», чтобы кинопродукт был востребован на необъятных просторах российского рынка.
Фильм «Я буду ждать», созданный в конце 1970-х на Свердловской киностудии, занимает в киевской фильмографии особое место. Это киновариации на тему известной повести Франсуазы Саган «Любите ли вы Брамса?» при участии звезд советского кино (в главной роли Н. Еременко-младший). Фильм снимался в Киеве, возможно, потому что Свердловск в советское время был закрытым городом. В немногочисленной «киевской коллекции» он по праву может занять место маленькой драгоценности.
Кадр из кинофильма “Я буду ждать”. Фото с сайта kinofilms.tv
Фильм начинается с длинного плана осеннего Крещатика. Камера долго скользит по оживленной улице, перемешивая золотые шапки каштанов, спешащих прохожих, увековеченных на кинопленке (может, и я где-нибудь «мелькну» – пасую школу!?), опавшие листья, «пряничную» архитектуру. Утопающие в листве сады и скверы, поэтические руины старых парковых строений, элегантные интерьеры тех лет, в сочетании с сагановскими интонациями, создают полный очарования образ «киевского Парижа» или «парижского Киева». Как ни странно, но именно в этой камерном фильме, прошедшем без всякого шума, была увековечена киевская золотая осень образца 1970-х.
Москва без Москвы
«Московская» фильмография как советского, так и постсоветского времени огромна, но зачастую образ столицы носит лишь официозно-представительский характер. Даже в фильмах хороших режиссеров образ «белокаменной» зачастую сводится к демонстрации великодержавных символов: Кремль, Красная площадь, вид на Москва-реку, величественная городская панорама с высоты птичьего полета.
В известной лирической комедии «Я шагаю по Москве» (реж. Г. Данелия по сценарию экс-киевлянина Г. Шпаликова) экскурсия по советской столице для интуристов с осмотром главных достопримечательностей конкурирует со шпаликовским поэтическим восприятием иной Москвы («Кривые улицы раскручивая, один или рука в руке…»).
В фильме «Три тополе на Плющихе» (реж. Т. Лиознова) Москва, увиденная сквозь залитое дождем стекло такси, все-таки остается под лирико-романтической вуалью. И предложение показать героине столицу «как интуристам» остается невостребованным (возможно, благодаря волевым качествам режиссера).
Кадр из фильма “Я шагаю по Москве”.
«Оскароносная» «Москва слезам не верит» (реж. В. Меньшов), в которой поистине с голливудским размахом была воссоздана московская мифология конца 50-х и конца 70-х, начинается с грандиозной панорамы столицы. Освистанный коллегами-кинематографистами, этот фильм со временем стал едва ли не самой добросовестной реконструкцией стиля и нравов целой эпохи.
Москва на советском пространстве —это Голливуд, Клондайк и Эльдорадо вместе взятые. Это первый и единственный советский мегаполис, который мог быть противопоставлен крупнейшим мировым столицам. Все самое лучшее могло быть только в Москве – от престижных ВУЗов, лучших театров и музеев до продовольственных «дефицитов» и «Ланкома». Это самый красивый, культурный и читающий город в мире. У Москвы был особый статус и совершенно другое, отличное от всего СССР, качество жизни. За сто километров от столицы (где-нибудь в Красково) было «хоть шаром покати». Конечно, это и было главной причиной того, что, как объясняла одна из героинь фильма, «все в Москву лезли, будто она резиновая!», а также – причиной «необъятного» московского снобизма.
Наши провинциальные героини с замиранием сердца наблюдают за вереницей советских кинозвезд, подымающихся по красной дорожке кинофестиваля, столбенеют перед «небоскребом» сталинской эпохи и теряются не только в его помпезных, мрамором облицованных парадных подъездах, но и в интригах и хитросплетениях этого манящего и коварного города.
Кадр из фильма “Покровские ворота”.
В «Покровских воротах» (реж. М. Козаков) – фильме-признании в любви к городу своей юности, с нежностью воссозданы дорогие сердцу автора приметы пятидесятых, будь-то телевизор с огромной линзой или допотопный настенный телефон, сердечная атмосфера московских коммуналок, уютные московские дворики, где собирались соседи сыграть в домино и обменяться новостями. Жанр лирической комедии с элементами мюзикла дает возможность прослушать множество мелодий того времени и модных тогда сатирических куплетов.
Но даже здесь не удалось избежать официозно-снобистских ноток. Таинственная незнакомка – голубая мечта главного героя, «уплывающая» в «последнем троллейбусе» (прямо «по Окуджаве»), по чистой случайности обитает в такой же сталинской высотке! И в популярном лирическом шлягере, в исполнении Л. Утесова «Дорогие мои москвичи», «звезд кремлевских рубинов лучи» светят им даже когда она спят, «освящая» их сон. Фильм начинается целым калейдоскопом видов старой и новой Москвы, в том числе и такой, более чем спорной архитектурной затеи, как Новый Арбат. А заканчивается он монументальной панорамой столицы, абсолютно диссонирующей с жанром и лирическими интонациями фильма (похоже, что это было непременным условием того, чтобы фильм вышел на экран).
Роман с Петербургом
Образы Петербурга на советском и постсоветском экране могут составить целую киноколлекцию. «Дневной поезд», «О любви», «Ларец Марии Медичи», «Колье Шарлотты», «Достояние республики», «Петербургские тайны», «Улицы разбитых фонарей» и мн. др. Везде Петербург – «культурный герой», еще один персонаж, живущий своей загадочной жизнью, незримо влияющий на мысли и поступки его жителей. Почти в каждом фильме городу предоставляется одна из главных ролей. Он говорит своими проспектами, романтикой разводных мостов, темными водами Невы, таинственной атмосферой питерских дворов, где могут бродить новые Раскольниковы, старыми и новыми мифами.
Везде мы видим длинные планы питерских улиц, мостов, знаменитых архитектурных ансамблей. Камера медленно путешествует по городу, любуясь им. «В уснувшем городе, где сны сбываются, где в летнем сумраке следы теряются…» – поется в лирической песенке о Петербурге в одном из кинофильмов.
Проникшись атмосферой одного из загородных екатерининских дворцов, садов и парков, под шелест пожелтевших страниц фолианта А. Бенуа, героиня фильма «О любви» (реж. М.Богин), пытается обрести душевное равновесие (в советское время фильм был на долгие годы положен на полку из-за эмиграции в США актрисы Виктории Федоровой, дочери замечательной советской комедийной актрисы Веры Федоровой).
И даже питерские милиционеры кажутся неотъемлемой частью питерского культурного мифа и «этоса», в соответствии с которыми как-то неудобно быть слишком сытым и лощеным в городе Ахматовой и Мандельштама, в городе, пережившем Блокаду. Об этом говорит и особая «безбытность» и одухотворенность интеръеров питерских квартир (первые несколько сезонов «Улицы разбитых фонарей»).
В статье «Телевизионный город» – город без референтности» О. Блекледж очень точно описана одна из сцен, характеризуюшая отношение к образу города в «питерском» кино: «Сцена панорамной съемки заснеженного города: камера, смотрящая из окна дома, медленно рассматривает площадь. Завершается крупным планом героя, тоже смотрящего в окно—экран, и признающегося в любви к Петербургу». Он произносит буквально следующее: «Это мой город. И я люблю этот город. Я не во многих бывал, но мне кажется, что такого больше нет. Хорошо, что он есть, этот Город, Нева…»
Даже беглый сравнительный анализ показывает: образ Москвы присутствует в великом множестве фильмов, но зачастую носит протокольный характер; у «питерского» кино давний роман со своим городом; а вот образа Киева на художественном экране почти что нет. Ведь если предмет не обозначен, не назван – его не существует. Эту условную кино-коллекцию приходится собирать буквально по крупицам. А самый «киевский» кинофильм, где город – «культурный герой», был снят на Свердловской киностудии.
Видимо, прав скромный герой киносериала: отношение к городу начинается именно со слов «мой город». В советском кино после А. Довженко, о своей любви к Украине и Киеву смог заявить на весь мир только конгениальный ему С.Параджанов («Тени…», «Киевские фрески»). Похоже, именно в этом крылась причина его пресловутой «несносности».
Призрачные герои
Как мы видим, к прочтению «киевского мифа» в контексте современных культурологических подходов находится делаются только первые шаги. По теории известного французского историка и философа Мишеля де Серто, город – это поле боя нарративов, как древнегреческие города были полем боя для богов.
«Доки на Сене – палеолитические монстры, выброшенные на берег. Канал Сен-Мартен – туманная цитата из нордического пейзажа… Они—легендарные герои. Они создают вокруг себя городскую сагу… Более того, эти неодушевленные объекты занимают сегодня в живописи место древних богов: церковь, дом—в картинах Ван Гога; площадь, улица, фабрика—у де Кирико. Художник знает как «увидеть» эти местные силы».
А.Маневич. Зминий пейзаж. 1910-е гг.
Что касается реально существующего Киева, то он из одних железных имперских объятий попал в другие, не менее удушающие – «империи денег». Глядя из старого города, брошенного буквально под бульдозер, понимаешь: чтобы порождать нарративы, эти «легендарные герои», о которых говорит Серто, должны как минимум существовать, реально присутствовать в городском пространстве хотя бы в ветхом или фрагментарном виде!
Учитывая крайнюю истонченность историко-культурного слоя Киева, каждый старинный полуразрушенный дом и вековое дерево должны быть защищены охранной грамотой. Не говоря уже об уникальном киевском ландшафте, который сам по себе является всемирной культурной ценностью. Если бы не они—нам никогда бы не посчастливилось увидеть киевские серии Татьяны Яблонской и Сергея Шишко, Евгения Волобуева и Сергея Григорьева, Юрия Химича и Василия Чегодара, Михаила Вайнштейна и Александра Павлова, Елены Придуваловой и Алексея Аполлонова и многих др. А теперь их произведения—неотъемлемая часть «киевского мифа».
Приходят на ум слова одного французского коллекционера, уже из другой киноколлекции, посвященной превратностям антикварного мира. На извинения хозяйки, что, дескать, дом очень старый, и в нем давно не делался ремонт, он отвечает: «Здесь есть то, что стоит очень дорого. Это—атмосфера!» И в самом деле, это то, что нельзя подержать в руках, но не купишь ни за какие деньги.
Елена Зикеева, искусствовед