Материал из журнала "Антиквар" #84: «Летние резиденции: мир хижин и дворцов»
Курорты по правилам бонтона ругают. Одновременно всячески туда стремятся… а потом уже вяло поругивают в кругу млеющих от зависти соседей, которые сами на курорт попасть не сподобились. Чахлые прелести советских здравниц общеизвестны. Им бодро противопоставляют образцово-комфортные условия курортов старорежимных и зарубежных. Так ли это? Классическая литература не разделяет обывательского оптимизма, доказывая: тогдашние рекреации (в том числе и забугорные) подчас были не только вредными для здоровья, но и предельно опасными…
L’étranger на rendez-vous
Роман Лермонтова «Герой нашего времени» в ракурсе массовой релаксации, кажется, ещё не рассматривался. Между тем, действие самой объёмной его части, «Княжны Мери», разворачивается на двух модных бальнеологических курортах — Пятигорск и Кисловодск. Однако их реалии теряются на фоне дуэльных страстей Печорина и Грушницкого, истомлённых солнцем и нарзаном. Ибо они не только гвардейские офицеры (один успеет пофорсить и в солдатской шинели), а вполне послушные курортники.
В отличие от Байрона, который эпатировал венецианскую публику бытовыми выходками, герой русского писателя «не Байрон, но другой…». Да-да, Печорин выпивает положенное число стаканов минеральной воды, а перед дуэлью погружается в целебную ванну, не забывая похвалить её свойства — сегодня его слова о «холодном кипятке нарзана» сгодились бы в качестве рекламного слогана для курортного проспекта. (Подобные ощущения не были типичными для иностранных курортов предыдущего, XVIII века. Апокалиптическая картина неряшливых купален Бата развёрнута в романе Тобайаса Смолетта «Путешествия Хамфри Клинкера»). И во всём прочем — обстановочка, предрасполагающая к dolce far niente. Экскурсии к Провалу, балы в ресторации, гастроли Апфельбаума, прогулки по бульвару, свидания в гроте, походы в магазин Челахова (там Печорин «за сорок лишних рублей» покупает персидский ковёр). Выработался даже стиль курортного поведения: «опуская свой оплетённый стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы». Словом, «жизнь на водах».
Но не обошлось без ложки дёгтя в бочке курортного меда. Двух! Первая: курортники де-факто обитают в прифронтовой зоне — черкесский набег не отрицается вовсе. Вторая: изысканные манеры отдыхающих не страхуют от рецидивов пьяного хамства, как это произошло с княжной Мери на публичном балу. И несдобровать бы ей, если бы не твёрдая рука «героя нашего времени». Впрочем, мотивы его противников также понятны, ведь «нигде так много не пьют кахетинского вина…»
(Подобное, опять‑таки, творится и у законопослушнейших немцев, если верить русским классикам. Например, Тургеневу. Именно в кофейне курортного городка Соден, находящегося в получасе езды от Франкфурта, вспыхивает ссора между героем «Вешних вод» и пьяным офицером, оскорбившим его спутницу. Здешнюю кухню Иван Сергеевич также не жалует, пеняя на «водянистый суп с шишковатыми клёцками и корицей… Зато вино и пиво хоть куда».)
Обращение к «Лермонтовской энциклопедии» убеждает в скрупулёзной точности описанных автором реалий — вот вам и романтик, витающий в облаках! И впрямь существовал виртуоз-иллюзионист Апфельбаум, и магазин Никиты Челахова, торговавший также книгами и журналами. И гору Кольцо в 1940 г. гравировал Леонид Семёнович Хижинский, уроженец Винничины и ученик Георгия Нарбута.
Драма с собачкой
Напротив, не менее знаменитая чеховская новелла «Дама с собачкой» уже по условиям развития сюжета построена как неприкрытая критика курортных нравов Ялты начала ХХ столетия. Банковский работник, несостоявшийся гуманитарий, едет отдохнуть «на юга» и откровенно поразвлечься с прекрасным полом. Миллионы наших современников поступают аналогичным образом, но используют в качестве арены для знакомства дискотеку или ресторан.
Ялта представлена в новелле не совсем презентабельно. Правда, соблазны находятся и здесь: герои «встречались на набережной, завтракали вместе, обедали, гуляли, восхищались морем… Почти каждый вечер попозже уезжали куда‑нибудь за город, в Ореанду или на водопад». А ещё ходили с толпой на мол глазеть на прибытие парохода. Но не мог скрыть Чехов бытовых и климатических неудобств, плохо совместимых с курортной сверхзадачей. «В комнатах было душно, а на улицах вихрем носилась пыль, срывало шляпы. Весь день хотелось пить, и Гуров часто заходил в павильон и предлагал Анне Сергеевне то воды с сиропом, то мороженого».
Наверное, именно жаждой объясняется ёмкая деталь, характеризующая поведение героя в момент любовно-специфический: насытившись телесной страстью, Гуров начинает пожирать арбуз — в то время, как «дама с собачкой» что‑то лепечет ему о своих чувствах… От этого сладострастного «арбузного мотива» у читателя возникает ощущение какой‑то вселенской пошлости.
Сам Антон Палыч не питал особенных иллюзий относительно ялтинских палестин, где обитал исключительно по причине нездоровья. (Похоже, на окраине Сум, где у него когда‑то был домик, ему жилось вольготнее). Его переписка с Ольгой Книппер не оставляет никаких сомнений в том. «В Ялте чудесная погода, только ни к селу ни к городу вот уже два дня идёт дождь, стало грязно и приходится надевать калоши. По стенам ползают сколопендры, в саду прыгают жабы и молодые крокодилы». Развлечения поражали рафинированным репертуаром: «Пришла эскадра. Смотрю на неё в бинокль. В театре оперетка. Дрессированные блохи продолжают служить святому искусству».
Если о крокодилах писатель упоминает иронически, то о блохах — с подлинным верно: на набережной проходили показательные представления актёров-насекомых, которыми не раз любовались Чехов с Ольгой Леонардовной. Вопрос на засыпку: не случалось ли кому‑то из тех, с позволения сказать, актёров, сигануть на шерсть проходящего шпица — или таксы? Драма выйдет похлеще гуровской…
Впрочем, столица также не баловала бытовыми радостями: «Хуже, более по‑свински, как живут летом москвичи, нельзя жить. Кроме „Аквариума“ и фарса, нет других развлечений, и на улицах все задыхаются в асфальте. У меня варят асфальт под самым окном». Понятен мотив бегства из города, куда так рвутся «три сестры», не видя своего счастья в провинции.
Жизнь в Венеции
Из коллекции О. Сидора-Гибелинды
Не знаю, кого как, а меня задевает назойливая эксплуатация названия популярной новеллы Томаса Манна в качестве основной константы венецианской жизни. Между тем, Густав Ашенбах умирает даже не в венецианском предместье — на острове-спутнике Лидо, который относится к Венеции, как наши Бровары с Борисполем к собственно Киеву.
Но прежде чем умереть, герой поселяется в «обширном отеле», где его встречают с «услужливым почтением» (официанты, и те «неслышно ступали в мягких туфлях»!) и куда ведут «цветущие аллеи» с «белыми цветами»… Флоральность, уникальная для города святого Марка, в котором парки скудны и редки, но это уже Лидо — особая территория отдыха, где груз культурных напластований сведён к минимуму, а удобство жильцов почитается первым правилом (уже в начале ХХ века здесь курсировал автобус). Мы не знаем, в каких покоях обитал арбузофильный Димитрий Гуров, но достоверно известен интерьер комнаты немецкого писателя: «с мебелью вишнёвого дерева, множеством очень пахучих цветов и высокими окнами, из которых открывался вид на море».
Отельный пляж сочетает импозантность с камерностью: уже из фильма Висконти припоминается «далеко вытянувшийся ряд кабин, на деревянных площадках которых люди сидели, как на верандах…». Правда, среди отдыхающих «явно преобладал славянский элемент», но это, похоже, Ашенбаха вовсе не смущает… Ежедневно он проводит по три-четыре часа под коричневым тентом. Покой его не тревожит ни труппа нищих виртуозов, ни продавец раковин, сластей и фруктов, ни… юный красавец Тадзио — до поры, до времени… Для героя текут «прекрасно однообразные дни». Впрочем, можно было и в Венецию прокатиться, что Ашенбах не раз себе позволяет. Манн проговаривается: в Общественных садах как раз проходила очередная Биеннале, но для неё у Ашенбаха, судя по всему, минутки не нашлось.
Но нет мира под оливами — даже под сенью Serenissima. Писателя-эстета губит не латентный гомосексуализм, ни разу не названный поимённо, но алчность городских властей. Именно страх потери прибылей от туризма (а также престиж вышеупомянутой Биеннале) понуждает их замалчивать сведения о первых симптомах азиатской холеры. А головотяпство, царящее в багажном отделении почтамта, роковым образом приводит к тому, что Ашенбах оказывается прикованным к инфицированному городу-предместью, где ему и наступает в конце концов полный капут.
Из собственных впечатлений: так уж вышло, но Лидо оказался единственным из описанных здесь курортов, где я хоть контрабандой, но побывал (ища примет другого фестиваля — кинематографического). Благоразумно обошёл отельный пляж со знакомыми VIP-шезлонгами, где некогда сладко томился Ашенбах, и расположился на нейтральной территории. Вольница там, я вам доложу! В десятке метров от меня на песке резвились две японские лолиты топлесс, строя мне всяческие куры. Ваш покорный слуга на пляжные провокации не поддался и правильно сделал: вскоре к лолитам присоединился толстый старый японец — то ли их родственник, то ли опекун, и насыпался на своих неразумных подопечных, а меня пронзил подозрительным взором, чуть ли не сердце трепетное вынул. Что спасло меня в этой ситуации, так это меланхолическая поза а ля Ашенбах под борсалино (без компании). Я продолжал созерцать кромку моря…
Ад — это другие
Личность германо-швейцарского писателя Германа Гессе знакома широкому кругу читателей в основном по философическому колоссу «Игра в бисер» и контркультурному опусу «Степной волк», представляющему приятно-прохладительный контраст упомянутому роману. Однако сам автор особо ценил в своём наследии повесть «Курортник», которая выделяется также и в ряду рассмотренных нами произведений. Начнём с того, что герой повести не столько отдыхает и развлекается, сколько лечится — на водах в Бадене. Здесь мы, наконец, становимся свидетелями самого изящного европейского комфорта — без наглого шика Пятигорска и без инфернального дыхания Венеции: «Светлая, оклеенная приятными обоями комната с альковом, где стоит кровать… снаружи… открывается неплохой вид на реку и виноградники». Отдыхающим предлагается не только изысканная кухня (автор едко замечает, что обильный баденский стол отнюдь не способствовал затуханию болезней), но и игра в рулетку в местном казино, прогулки по старому городу, заполненному сувенирами, над китчевым характером которых Гессе всячески потешается. Зря: не видел он китайской дребедени начала ХХІ века…
Но что становится злым роком курортника, так это скверная звукоизоляция комнаты, где он проживает. Из-за этого ему (с перерывом от 12 ночи до 6 утра) слышны все звуки жизнедеятельности соседей, четы шумных голландцев, обожающих болтовню и гостей, не говоря о бурном отправлении некоторых физиологических потребностей — например… чистки зубов. Гессе вынужден при этом присутствовать если не брюхом, то очень нежным ухом, что превращает каждый день жизни с такими соседями в пытку. О, непостижимость человеческой натуры: как только говорливых голландцев через 12 дней сменяет тишайшая дама, Гессе снова чувствует себя не в своей тарелке. Ну, это уж, батенька, прихоти…
В этой главке также не обойтись без личных воспоминаний. Несколько лет назад я уже имел возможность описать особенности болгарского жуирования. Увы, не упомянул я об одной особенности тогдашнего отдыха, изрядно омрачавшей мне сон: еженощно хозяйка мини-отеля, проживавшая этажом ниже, проводила время за просмотром отечественных сериалов, а там бубнили, бубнили, бубнили…
Можно, было, конечно, перебраться повыше, но я же оттуда и сбежал! Из окон верхних этажей открывались виды на море и горы (жизнь удалась!), а ночью сквозь тело перекатывались децибелы зубодробительной поп-музыки: под городом располагался танцевальный ангар для отдыхающих. Верхушка отеля оказалась чуткой антенной, ловившей позывные дискотеки для современных гуровых и дам… с мастифами.
Автор: Олег Сидор-Гибелинда
