 | Ряд публикаций ноябрьского номера журнала «Антиквар» посвящен пленэрам. Известная киевская художница Галина Григорьева в своем интервью рассказывает о Княжей горе – местности под Каневом, где многие поколения украинских живописцев осваивали азы работы на пленэре. |
Ряд публикаций ноябрьского номера журнала «Антиквар» посвящен пленэрам. Известная киевская художница Галина Григорьева в своем интервью рассказывает о Княжей горе – местности под Каневом, где многие поколения украинских живописцев осваивали азы работы на пленэре.
— На каневских пленэрах выросло, наверное, не менее полусотни послевоенных выпусков Киевского художественного института. Ваш отец, академик Сергей Григорьев, был среди первооткрывателей живописных достоинств этого места. Чем привлекал его Канев?
— Сергей Алексеевич вырос на Днепре, в Запорожье, поэтому река у него всегда ассоциировалась со светлыми детскими воспоминаниями, купанием, рыбалкой, общим ощущением счастья. Хотя бы частичку этого счастья общения с природой он хотел передать и своим детям. Выезжая на летнюю пленэрную практику со студентами Киевского художественного института, он всегда брал меня с собой. Конечно, довоенные поездки я помню смутно, а вот от того, что происходило после 1945 года, остались очень яркие образы.
С.Григорьев. Пляж. 1939. Бум. акв. Частное собрание.
Отец был страстным рыбаком, он будил меня до рассвета, не спрашивая, хочу ли я этого. На лодке, одолженной у бакенщиков, мы переправлялись на другой берег Днепра. Там я досыпала укутанная в ватник. Как сейчас помню ощущение тепла от первых солнечных лучей, касающихся лица. Вокруг никого, ивняк, чистый белый песок, а на нём только следы чаек и совсем крошечные клубочки — чайчата. Или другое воспоминание. За базой худинститута находился большой яр, засаженный плодовыми деревьями, и там с восходом солнца, как будто по нажатию кнопки, включался птичий щебет. Днепр тогда был, как у Гоголя, «вольно и плавно мчащим сквозь леса и горы полные воды свои». Я помню эту прозрачную, медовую воду — Сергей Алексеевич нырял в том месте, где было песчаное дно и сильное течение, наполнял бутылку, и мы утоляли жажду.
Г.Григорьева. Композиция с каневским этюдом С.Григорьева.
С этими впечатлениями в душу вошло чувство рая. Ведь каждый из нас — через своих очень далёких предков — пребывал в раю. И оттуда, из тех глубин у человека тяга к гармонии, совершенству. Сергей Алексеевич, хотя он никогда и не говорил об этом, очевидно, хотел, чтобы мы на всю жизнь напитались ощущениями рая, природной гармонии. Ведь он знал, какой жестокой и недоброй может оказываться действительность.
— Где можно увидеть каневские пейзажи Сергея Григорьева?
— Несколько таких работ хранится в Национальном художественном музее, но их почему-то не выставляют. Очень хорошие акварели попали в «каневскую коллекцию» арт-отеля «Княжа гора», причём коллекция эта не упрятана в «фонды», а экспонируется.
Каким был тот Канев? Хатки-мазанки с соломенными крышами очень органично вписывались в ландшафт — как деревья, как трава. Были чистые, не заросшие самосевом кручи. У отца есть работа, где эти кручи, песчаные берега очень красиво отражаются в днепровской воде.
По реке тогда ходили колёсные пароходы, их движение сопровождалось ни на что не похожими звуками — шлёпанием лопастей по воде. А пристань находилась рядом с базой Художественного института. Когда много лет спустя я увидела в «Амаркорде» Феллини, как жители маленького городка встречают пароход «Цезарь», это напомнило мне детство и лето в Каневе. Мне кажется, Сергею Алексеевичу удалось уловить и передать атмосферу и дух того места.
— Но прошло время, и вы приехали в Канев уже как студентка.
— Практику вёл у нас Сергей Николаевич Ержиковский, в своё время прошедший хорошую академическую подготовку, а училась я в мастерской книжной графики профессора Плещинского. По молодости лет Ержиковского мы немножко «обижали», нам казалось, что преподавание должно вестись более эмоционально. Но при этом мы не отрицали важности и необходимости реалистической школы. А школа тогда в Киевском институте была на очень высоком уровне.
И хотя потом в своём творчестве я непосредственно не обращалась к каневским мотивам, в моей душе навсегда осталось ощущение красоты и гармонии того места. Память о Каневе живёт во многих моих работах, например, в «Купальщицах» или в «Цветах», которые я пишу в последние годы.
— Строгая академическая выучка отнюдь не помешала состояться столь ярким и непохожим мастерам, как Лымарев, Левич, Григорьева, Захарчук или Луцкевич.
— Общим для нас был главный принцип творчества — свобода самовыражения, личного видения, личного языка. Далеко не каждый тогда отваживался брать на свои плечи такое счастье. Многие из нашей группы вышли из мастерской Сергея Алексеевича, но даже он, как ни старался, не мог защитить своих учеников на худсоветах и выставкомах. Помню случай, когда Зоечка Лерман написала парафраз на знаменитую «Шоколадницу» — роскошную украинского типа официантку с пышными формами. Сергей Алексеевич настаивал на том, чтобы работу показали на выставке, но остальных членов худсовета возмущал размер груди, и отец звонил автору, умоляя хотя бы на время пойти на уступки и «налепить какую-нибудь бумажечку». Сейчас это кажется абсурдом.
Но наибольшая несправедливость была допущена властью по отношению к Анатолию Лымареву. Ведь он, казалось, писал то, что было нужно — колхозников, рабочих; умел находить красоту и поэзию в обыденных мотивах и сюжетах. Возможно, руководство опасалось талантов, возможно, искусство Тоши воспринималось ими как слишком искреннее или эмоциональное. Не зря ведь его называли украинским Ван Гогом.
В Министерстве культуры, Союзе художников существовали очень чёткие указания по поводу того, что можно выставлять, а чего нельзя. Даже Татьяна Яблонская, вроде бы не относившаяся к реакционерам, после неофициальной выставки нашей группы в мастерской Сергея Алексеевича сказала: «Некому вас бить!» А за ту выставку нам вообще грозило исключение из Союза художников.
— Практиковали ли вы совместные выезды на пленэр?
— Мы часто собирались здесь, на даче Сергея Алексеевича в Конче-Озёрной. Вообще-то это был посёлок писателей, но поскольку отец дружил со многими из них, писал их портреты, ему разрешили тут поселиться. Когда я впервые попала в Кончу, она казалась сохранившимся осколком рая. Рядом — заповедник Конча-Заспа, цепь озёр необыкновенной красоты. Старый егерь, помнивший ещё дореволюционные времена, рассказывал о том, что в этих местах находилось хозяйство Киево-Печерской лавры, о возах рыбы и грибов, вывозившихся монахами. Идиллические мотивы местных озёр использованы во многих моих работах. К сожалению, сейчас этот рай почти полностью уничтожен: заповедные территории застроены домами новой элиты, заливные луга засыпаны песком, к Днепру пройти невозможно. И в этом варварстве виноваты уже не оккупанты, а власть самостийной Украины.
— В последние полтора-два десятилетия в работах молодых украинских художников концепт, идея превалируют над живописной пластикой. По странному стечению обстоятельств в этот же период пришла в запустение база художественного института в Каневе. Связывать одно с другим, конечно, не стоит, и всё-таки определённые выводы об изменении в системе образования напрашиваются сами собой.
— То, что уровень нашей академической школы снизился, я заметила ещё когда учились мои дети. Когда же в Академию поступил внук, я поняла, что преподавание вообще не выдерживает никакой критики. Безусловно, всё это связано с общей тяжёлой ситуацией в искусстве и культуре, в утрате привычных ориентиров, в соблазнах рынка. Но это не снимает ответственности с художника. И будущее, как мне кажется, всё-таки за высоким профессионализмом. А природа, как бы люди ни пытались её уничтожить, остаётся источником вдохновения. Она, пожалуй, единственное, что в современном мире ещё сохраняет подлинность, истинность, духовность.
Беседовали Святослав Яринич и Анна Шерман
Редакция благодарит Татьяну Калиту и Светлану Карунскую за помощь в подготовке интервью.
Полную версию публикации см. в журнале “Антиквар”, №11, 2012