В галерее КалитаАртКлуб открывается выставка «Каневский пленэр Княжа гора». «Антиквар» предлагает очерк о пейзажной живописи одного из участников проекта – Елены Придуваловой.
В способности поражать и приковывать внимание Елену Придувалову мало с кем можно сравнить. Многие из тех, кто бросил случайный взгляд на ее работу, скажем, на групповой выставке в нач. 1990-х, оказались в сладостном плену на долгие годы.
Они ревностно следят за ее творчеством, стараются не пропустить ни одной выставки. Есть какая-то поистине роковая притягательность и беспрецедентность в работах этой хрупкой, подчеркнуто скромной (или вызывающе скромной!) художницы, весь облик которой может быть образцом безупречного вкуса и сдержанности.
Подобно истинным парижанкам, она избегает ярких цветов в одежде и аксессуарах. Предпочитает полутона – коричневый, бежевый, палевый. Ее облик куда более органичен для аристократических районов Парижа, чем для постсоветской вульгарной эклектики.
Учитывая, что по образованию Придувалова – театральный художник, невольно приходит на ум актерская теория «чистого листа», стирания красок, что создает возможности для невиданных перевоплощений. Только этот лист имеет палево-золотистый оттенок, как, скажем, листок платана, легко кружащий в осенем воздухе по парижским улицам.
В противовес хрупкому женственному облику, в своем творчестве она – необычайно яркая, сильная и целеустремленная натура, властно вовлекающая в свой творческий мир. Каждого, кто впервые видит «фирменные» работы Придуваловой, буквально ошарашивает буйство цвета и декоративный размах. Она предпочитает работать на листах большого формата в технике гуаши, что наиболее соответствует ее по-малявински мощному и свободному живописному темпераменту.
Но за непосредственностью и легкостью живописной манеры, стоит серьезная школа и десятилетиями оттачиваемое мастерство. Генеалогия ее творчества также не по-женски основательна. Это французский импрессионизм и фовизм, живописный авангард первой четверти 20-го столетия и народное искусство разных стран.
Если попытаться вообразить, с кем из мастеров прошлого она могла бы вести тайный внутренний диалог о живописи, представляются не милые представительницы «кружевного» дамского искусства, а Матисс и Марке, Кустодиев и Малявин, Сарьян и Параджанов.
Образная структура ее работ также сложна и многослойна. Феноменальная декоративность и праздничность, которая отмечается буквально всеми, – это то что лежит на поверхности. Работы Придуваловой имеют долгую жизнь и раскрываются во времени, что является верным признаком серьезного искусства.
Так, в гуашах, написанных в начале 1990-х, когда еще мало что говорило о будущей киевской строительной трагедии, – в фантастическом буйстве садов и парков, в фонтанах, похожих на праздничный салют, с затерявшимися крошечными фигурками, сейчас мы улавливаем ностальгические ноты и внутреннюю тревогу об «исчезающем» городе.
Но если долгое время искусство Придуваловой ассоциировалось с особой, ей одной присущей яркой живописной орнаментальностью, то созданная несколько лет назад монохромная урбанистическая серия, в художественной среде вызвала почти что шок.
Эти пейзажи были как-то неожиданно по-британски холодновато-элегантны. В широких автомагистралях и мостах, ограждениях, рельсах, трубах ТЭЦ и заполонивших исторический центр бетонных громадах, освещенных холодным люминисцентным блеском рекламных надписей, прочитывалась сложная и противоречивая поэзия Города постиндустриальной цивилизации.
Серии «Балаклава» (2010) и «Феодосия» (2011), привезенные с крымских пленэров, воспринимаются как глоток чистого и нежного, терпкого и сладкого морского воздуха. Нас словно «увозят» за собой из «каменного мешка» в импрессионистический, наполненный шелестами, шорохами, запахами и звуками мир нашего детства.
Размашисто и свободно, под знаком освобождения от суеты и злободневности, написаны феодосийские гуаши. Изображение южного вокзала – вечного символа рекреации, с прозрачным голубым небом, легкими тучками, веселыми красными шпалами, «фирменными» придуваловскими крохотными фигурками, на сей раз олицетворяющими курортную праздность — все это рождает ощущение предвкушения такого долгожданного отдыха.
Это «курортное чувство» не способны нарушить даже индустриальные мотивы, присутствующие на дальнем плане отдельных листов. Краны и вышки, кажется, абсолютно не мешают гуляющим по вечерней набережной «сплетенным» парочкам. Отражающиеся в морской синеве золотистыми бликами, они воспринимаются не более чем яркие декоративные акценты.
Морские пейзажи как правило являются образом моря вообще, изображением «морского чувства». Но в широких, словно небрежно набросанных мазках плотной и непрозрачной по своей природе гуаши, заполняющих плоскость листа от края до края, рождается не только абсолютное ощущение «морской стихии». Направляемый очень талантливой рукой и силой творческого воображения художника, ты улавливаешь, что это безбрежное море без географических ориентиров, не Бретань и не Нормандия. Эти мерно колышущиеся пастельных оттенков волны – родные волны Черного моря.
А вот совсем иное, яркое и взволнованное море («И так неистовы на синем разбеги огненных стволов…»). И оно внезапно поднимает со дна острый и сильный йодистый запах, которого так ностальгически не хватает на других, экзотических морях. И поэтому там морская картинка кажется неполной: видишь все красоты глазами, но, как после тяжелого гриппа, находишься в мире без запахов. (Воистину: «Не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна».)
А еще всколыхнутся чутко-хрупкие ряды бесконечных «снов о море» и «снов на море» от Тютчева до Пастернака.
Вроде:
Там волны выше этих веток,
И, сваливаясь с валуна,
Обрушивают град креветок
Со взбаламученного дна
(Б.Пастернак)
А вот едва тронутое легкой рябью море с узкой береговой полоской. Почти спокойно наслоенные плотные мазки гуаши приглушенных оттенков вдруг вспыхивают ослепительной лазурью, словно озаряя сознание по-бунински пронзительно-острым чувством мимолетности красоты.
А это опять вокзал. Тот же, но иной – место втреч и расставаний, концов и начал. Элегические зеленовато-лиловые тени, нехотя ползущий паровозик, чуть грустные фигурки, пребывающие в «чемоданном настроении», говорят о том что, — как по Хему — «что-то кончилось».
В работах, написанных в Балаклаве, художница возвращается к своей, уже ставшей «классикой от Придуваловой» орнаментально-декоративной стилистике. Тому причина – феномен Балаклавы. «Балаклава—единственый город в Крыму ни на кого не похожий, свой отдельный мир. Через Балаклаву нельзя проехать как через Ялту, Алупку, Алушту, и ехать дальше. В нее можно только приехать. Впереди лишь море, а кругом каменные непроездные громады — дальше некуда ехать, здесь—конец мира» (С.Елпатьевский, Крымские очерки).
Уникальный и целостный мир Балаклавы как нельзя более созвучен главной творческой задаче художницы: найти и выразить свою собственную и неповторимую живописно-орнаментальную формулу бытия. Экзотический колорит и декоративно-орнаментальная вязь в изображении скалистого ландшафта Балаклавы таят дух древней скифско-греческой культуры. Образ узкой набережной словно источает терпко-пряные ароматы душистых крымских трав и вечно-зеленой растительности.
Глубокая и плотная синева в изображении тихой глади «Синей» балаклавской бухты, окруженной тесным кольцом скалистых гор, и узким выходом в открытое море, не оставляет ни малейшего сомнения в справедливости своего названия. Сто лет назад красота этой бухты покорила Сергея Елпатьевского, известного писателя-очеркиста, приятеля Чехова и Толстого.
Трудно удержаться от соблазна еще раз процитировать его изумительно тонкие наблюдения:
«Когда бываешь первый раз в Балаклаве, не хочется верить, что эта синяя гладь воды—не озеро, а бухта, как-то не допускаешь мысли, что в этих крутых, скалистых, окутавших Балаклаву сплошным кольцом горах, есть прорыв, которым можна выйти из тихой бухты в открытое море, через который когда-то могли войти грузные, тяжелые корабли из далекой Англии».
Наслаждаясь работами из крымских серий, невольно начинаешь размышлять в целом о творчестве Елены Придуваловой и о его месте на карте нашего искусства. И поневоле осознаешь, что это нечто большее, чем мастерство, вкус и даже талант. Это очень целостный, ни на кого не похожий мир (подобно феномену Балаклавы на карте Крыма). Сотворенная Придуваловой «иная реальность» дарит нам не только уникальную в своей неповторимости декоративно-орнаменталькую форму бытия. Благодаря ее искусству каждый раз мы снова и снова пытаемся дойти до самой сути, до основ красоты и гармонии.