Материал из журнала «Антиквар» №102: “100-ліття Данила Лідера”
О Данииле Лидере — великом сценографе и парадоксальном человеке мы говорим с его вдовой, театроведом, научным руководителем Литературно-мемориального музея Михаила Булгакова Кирой Николаевной Питоевой-Лидер.
— Кира Николаевна, когда вы познакомились с Даниилом Даниловичем, вы знали его как художника?
— В то время я была молодым театроведом и по совету моего учителя Аркадия Матвеевича Драка уже начала заниматься сценографией. Однажды, когда я выступала с устной рецензией на спектакль, заметила, что в аудиторию вошёл Лидер. Можете себе представить, какой меня охватил ужас, но до конца я всё же дотянула. Потом он подошёл ко мне и произнёс: «Вот кто скажет всю правду про мои спектакли». Мне стало ещё хуже, потому что никакой другой «правды» кроме той, что его спектакли совершенны, я сказать не могла. Но всё‑таки эта встреча стала толчком для меня: я начала внимательнее присматриваться к его спектаклям, подолгу разглядывать его макеты, анализировать свои мысли и сверять с тем, что говорил сам Лидер. Эти профессиональные впечатления настолько тесно переплелись с жизненными, что для меня великая трудность их разделить…
Фото Е. Лавриненко-Омецинская
Моя влюблённость в этого человека была безмерной, чему, конечно же, способствовала и атмосфера театрального Киева конца 50‑х — начала 60‑х годов. Театры можно было сосчитать по пальцам одной руки, но каждый поставленный там спектакль становился событием.
Когда Лидер начал работать в Оперетте, театралы сразу его заметили, а когда в 65‑м перешёл в Театр Франко, коллеги восприняли это с недоумением, мол, зачем ему после «лёгкого жанра» «взрослый» театр? Он действительно был соткан из противоречий: хмурый вид и при этом удивительно лёгкий характер, непроницаемое, иногда тяжёлое выражение лица и тончайший юмор. В общении с Лидером я поняла: чем талантливее человек, тем больше он может охватить. Он охватывал бесконечность. Вот так я его и воспринимала…
— Вы наблюдали за тем, как работает Даниил Данилович?
— Когда он сидел согнувшись и почёсывал пальцем огромный лоб, я знала, что он думает. Это могло длиться часами, и лучшей картины для меня не существовало. Я тщетно пыталась проникнуть в его мысли, но это было невозможно, потому что Лидер — парадоксальный человек. Мы прожили 10 лет, прежде чем он стал рассказывать мне о Челябинске, о ссылке — я не спрашивала, а он не говорил. Иногда, правда, что‑то рассказывал, но всегда с юмором, без всяких претензий к кому‑либо.
Он был очень благодарным человеком — пожалуй, больше я таких не встречала. Деловые отношения, скажем, с врачом, могли давно закончиться, а он продолжал приглашать его на спектакли. Лидера переполняло желание быть понятым — наверное, оттого, что он был мало понят… Он дружил с нашей дворничихой, любил гулять, разговаривать с ней. А когда перед выставкой уборщица мыла пол, он её хватал за фартук, притягивал к макету и спрашивал, что она думает. Поскольку сам Лидер вырос в очень простой семье, он был уверен, что эти люди его понимают.
— И они не разочаровывали его?
— Нет. Даниил Данилович был влюблён в простой люд. Он происходил из той разночинной интеллигенции, которая считала, что она народу обязана. Я знакома со всеми его сёстрами и должна сказать, что более интеллигентных женщин не встречала и среди потомственных аристократок. Его старшую сестру можно было во дворец приглашать — она вела себя абсолютно безукоризненно. Мама служила кухаркой, однако хозяйка относилась к ней почти как к компаньонке… Это чувство внутренней интеллигентности передалось всем её детям, хотя Данила Данилович из‑за своей непосредственности мог порой обидеть человека, даже не подозревая об этом. А потом, когда узнавал, что произошло, страшно переживал. Но по своей природе он был очень деликатным тихим человеком. Помню, когда во время работы над «Вишнёвым садом» между ним и Молостовой возник серьёзный конфликт, Ирина Александровна сказала мне: «Вам, наверное, очень тяжело дома». — «Конечно же нет — он ангел небесный», — ответила я. — «Не может быть!» — удивилась Молостова. Да, в чём‑то они не сошлись, где‑то не поняли друг друга, но это не могло стать поводом для разрыва давней дружбы. Лидер знал такие ужасы жизни, в сравнении с которыми всё остальное казалось ерундой. Когда он начал рассказывать мне о прошлом, его нельзя было остановить. Я понимала, что ему нужно выговориться, выплеснуть всё это, хотя, наверное, это было невозможно. Для меня так и осталось загадкой соединение удивительно светлой души Лидера с тем предельным трагизмом, которым наполнены все его работы.
— Тут есть над чем подумать. Но, возможно, свет, который исходит от человека, как раз и даёт возможность разглядеть и прочувствовать все эти трагические вещи?
— Да, однако должен наступить момент катарсиса, когда ты, проживая какую‑то трагедию, освобождаешься от неё, сбрасываешь этот груз. А тут получалось, что ты с этим уходишь… Наверное, только в «Ярославе Мудром», одном из лучших его спектаклей, не возникало ощущения обречённости. Поначалу макет был выдержан в коричневых тонах, а потом в течение двух дней Лидер изменил колорит и сделал его бело-бирюзовым. Хотя на лесах всё равно лежали убитые… Если же говорить о моём любимом спектакле, то это «Визит старой дамы». Когда в финале происходило обрушение громадных рулонов бумаги, возникала картина, как после взрыва атомной бомбы. Так заканчивалась
великая ложь.
— Это апокалипсис…
— Который положительных эмоций точно не вызывает.
— В простом, житейском понимании — да. Но если это реализация высшего замысла?
— Не так много людей способно мыслить в планетарном масштабе. Лидер, безусловно, мог.
— На самом деле ощущение причастности к великому, абсолютному, наверное, и наполняет и светом, и смыслом. Это может пугать, но может и воодушевлять, как всё грандиозное.
— Данила Данилович видел красоту там, где не видел никто. Он мог любоваться сочетанием прекрасного и уродливого, картинами разрушения гармонии, которые у обычного человека вызывают ужас. А его эти картины завораживали… Но главное, что он умел передать это ощущение в своих работах, заставляя и нас понимать и принимать разрушение или даже гибель как проявление высшего смысла.
Ещё один вопрос, который стоило бы затронуть, это вера в Бога. Данила Данилович всегда говорил, что верит не в Бога, а в природу. Но у меня есть один рисунок, где на ногах у короля Лира следы от гвоздей. Я спросила: «Ты специально стигматы нарисовал?» Он говорит: «Что?» Лидер не знал этого слова, но нарисовал. Более того, он будто отождествлял себя с Лиром, в его графических работах Лир — автопортрет.
Иногда он очень тяжело вздыхал — глубоко-глубоко. Я знала, что в такие минуты лучше его не трогать, ни о чём не спрашивать… Помню фразу, которую он сказал знакомому врачу, спасшему его в своё время от ампутации ноги. Это была женщина, психолог по первому образованию, которая много работала с художниками. Их разговоры были совершенно потрясающими. И вот однажды я услышала, как Лидер признался ей: «Если бы вы знали, как тяжело отвечать за мир». Он действительно был очень необычным человеком…
над одноимённым спектаклем в московском Малом театре
(реж. Л. Хейфец). 1980-е гг. Бумага, шариковая ручка
— Он был великим художником с пророческим мироощущением…
— В общении с Лидером, а теперь в разговорах о его творчестве часто ищут, за что зацепиться, как поймать ниточку, ведущую к пониманию «жизни в профессии». Ведь он, по сути, занимался технологией замысла. Это то, что можно попытаться понять головой, умом, а можно — всем существом. И я знаю, что мне это удалось. То, что делал Лидер, не укладывалось в рамки привычного ремесла. Именно поэтому я очень переживала за его студентов: его работа с ними не соответствовала никаким учебным методикам, не вписывалась ни в какую программу — наоборот, казалось, что он сбивает их с программы, не обеспечивает ту базу профессиональных знаний, которую должен давать вуз.
— Но, с другой стороны, он вывел своих учеников на ту мировоззренческую вертикаль, которая и позволила наиболее талантливым и упорным из них состояться в искусстве. И это то, чего не мог им дать никто другой. А дальше — вопрос личной ответственности и личного выбора каждого.
— Немногие пошли по той дороге, потому что идти по ней невероятно трудно и больно. Я говорила Даниле Даниловичу: «Ты поступаешь с ними, как пастор самой жестокой секты — ведёшь за собой, даже не спрашивая, хотят они этого или нет?» Ведь он‑то избрал этот путь самостоятельно, сам себя на него обрёк… Он мог бы и зарабатывать, и путешествовать, но ему, например, лишь однажды довелось побывать в Италии — когда театр Товстоногова пригласил. Я видела, каким он вернулся оттуда и сказала: «Может, тебе нужно по миру поездить?» — «Но у меня же в работе два спектакля», — был ответ.
Я всё время пыталась выяснить, кто он — художник театра или просто художник? И тогда он сделал графическую работу, за которую получил медаль на международном конкурсе — при том, что графикой никогда не занимался. Да, он художник театра, но всё‑таки ученик Бориса Иогансона, который, видя его тягу к «красивости», сказал: «Это вас погубит». Вот с чего всё начиналось…
В моём представлении Лидер — человек Серебряного века. Изо дня в день он работал, делал себя и как художника, и как личность. Не забудьте, кстати, что он был из протестантов, у которых на первом месте труд. Возможно, благодаря этому он и не погиб в шахте.
— Вы говорите о ссылке? Почему он туда попал?
— Потому что был этническим немцем. Данила Данилович приехал к маме на каникулы в деревню, а тут началась война. Людям даже 24 часов на сборы не дали — посадили в машины и вывезли. Девять десятых жителей той деревни погибло в Казахстане, а Лидера спасло то, что незадолго до высылки его сбила машина, и он оказался в госпитале. Потом его с родными отправили на Урал, в шахты. В 1948 году объяснили, что они там останутся навсегда. Ещё на Урале Данила Данилович начал работать в театре. И самое интересное, что в 1952 году его выдвинули на Сталинскую премию — за оформление спектакля «Любовь Яровая». В Челябинск тогда специально приехал Александр Фадеев, председатель комитета по Сталинским премиям, чтобы посмотреть на работу театра. Он не знал, что Лидер из ссыльных, и повёз его документы в Москву. А когда выяснилось, что премию присудили немцу, — было уже поздно. Вообще‑то происхождение аукалось ему довольно долго: даже в 71‑м, когда Лидер первый раз выехал за границу на Пражскую квадриеннале, в нашем министерстве его спросили: «Как это вы, немец, тут оказались?».
— Когда Даниил Данилович уехал из Челябинска?
— В 1954 году он вернулся в Ленинград, в Институт имени Репина, но уже не на живописный, а на театральный факультет. Параллельно работал в тамошних театрах, а в 1962‑м перебрался в Киев. Ещё через восемь лет мы познакомились. Данила Данилович тогда был главным художникам Театра имени Франко…
Его погружённость в работу, погружённость в себя во время работы были предельными — всё вокруг исчезало. И это не метафора, это поразительная внутренняя жизнь человека. В спектакле, в макете он продумывал каждую деталь, для него не существовало мелочей, которыми можно было бы пренебречь.
— Рассказывают, что он даже фасолины сантиметром мерил…
— Да, случалось и такое. В первом варианте «Короля Лира» всё пространство сцены должно было быть заполнено мешками с овечьей шерстью. Для макета требовалось множество таких мешочков. И Данила Данилович придумал, как их сделать — решил обернуть фасолинки лейкопластырем и завязать верёвочками. Пошёл на Бессарабку и стал искать фасоль нужного размера, вымеривая её сантиметром. «Та вона вся гарна!» — убеждали хозяйки, изумлённые его эксцентричным поведением. Эту историю очень любят рассказывать все ученики Лидера. В ней — то же самое соединение серьёзного и комического, метафизического и бытового, хотя, возможно, я что‑то не так понимаю…
— За эту способность — с одной стороны, воспринять, а с другой стороны, усомниться — он вас и любил.
— Быть может…
Беседовала Анна Шерман
