Материал из журнала “Антиквар” #78: “Искусство отмечать дни рождения”
В Киеве в послевоенное время мы с родителями часто бывали в доме у наших родственников. Поход к ним всегда был радостным событием. Здесь бережно хранили старые документы, письма, дореволюционные детские игры, книжки и рисунки. Сидя за большим дедовским письменным столом, я рассматривала оловянных солдатиков, а домой мне давали дивных лебедей из воска, которые потом плавали у меня в комнате в тазу…
Помню, как играла куклой Милицей (ноги и руки у неё были на шарнирах), и как мамины старшие сёстры показывали мне миниатюрных фарфоровых куколок с разными увечьями, переживших вместе с ними Гражданскую войну. Они рассказывали, что поначалу, заслышав стрельбу, все спешили спуститься в подвал соседнего дома, а потом просто собирались в столовой (темноватой комнате с окном в потолке — так называемым фонарём), чтобы, если снаряд залетит к ним, умереть вместе…
В картонных коробках лежали ещё и куколки самодельные, тряпичные, тоже времён Гражданской войны, когда с игрушками было плохо. Их мои тёти делали сами, шили платья из лоскутков и обрывков кружев, которые напоминали о прошлой хорошей жизни. Много лет спустя Музей истории Киева принял в свои фонды эти бесценные свидетельства времени, как и уцелевшие значки гимназий, вышитые носовые платки и воротнички, сделанные руками гимназисток.
С замиранием сердца я рассматривала бумажные фигурки: это когда‑то одна из сестёр рисовала героев книг Диккенса, которые читались здесь вслух по вечерам, потом придумывала для них костюмы и платья. Многие мои сверстницы помнят, что мы тоже увлекались вырезными бумажными куклами, продававшимися иногда с набором одежды, иногда без, но гораздо интереснее было самим рисовать наряды, потом одевать кукол, обмениваться с подружками фасонами. Надо сказать, одежда, особенно женская, сделанная моей тётей, была весьма изысканной и, наверное, понравилась бы современным модельерам и модницам…
В трудные послевоенные годы все эти бумажные, фарфоровые, тряпичные куклы, пластмассовые разноцветные кружочки для игры в «блошки», деревянные бирюльки (крошечные чашки, кувшинчики, плошки) казались мне настоящим богатством. Я играла с ними часами, а за порогом дома текла своим чередом совсем другая жизнь. Рядом, по улице Воровского, ходили торговцы с нехитрым «крамом» — иголками для шитья и для примусов, во дворы на Большой Житомирской заглядывали мастеровые — «чинить, лудить кастрюли» и старьёвщики, выкрикивавшие: «Стары вещи-и-и…». Мальчишки подбрасывали ногами кусочки старого меха или войлока («майки»), играли мячиками на резинках, которые продавались тут же, на улицах… В праздничные дни в Киеве можно было видеть людей с большими шарами, сделанными из медицинских перчаток: их надували, оставляя торчать два рожка и заталкивая внутрь остальные пальцы, рисовали лица — и шли так на демонстрации или вечерние гулянья… Помню и другое, как по улицам двигались похоронные процессии. Умерших везли на кладбище на катафалках, запряжённых лошадьми с плюмажами на головах, а за ними шли музыканты, исполнявшие траурные марши. Были страшные дни, когда хоронили мальчиков: они находили во дворах снаряды, из любопытства копались в них, подрывались и погибали…
В доме у родных был совершенно иной мир, и случалось, что я заигрывалась там допоздна. Если уже не было сил плестись с родителями домой, меня укладывали на двух стульях, подтыкая со всех сторон одеяла. Ночью стулья разъезжались в стороны, и я оказывалась на полу…
Кроме бумажных кукол и игр, в доме хранились детские рисунки разных лет, но тогда они интересовали меня гораздо меньше. И лишь много лет спустя я поняла, сколь важна и интересна эта коллекция. К тому времени к ней прибавились и мои собственные рисунки, собранные мамой. А когда уже мои дети взяли в руки карандаши, я оценила эту редкую возможность — увидеть картину мира глазами детей разных поколений, разного воспитания, живших в разных реалиях окружающей жизни.
По этим картинкам можно судить о том, в какой обстановке росли дети, какие книги им читали, к чему приучали, какие идеалы прививали, и чем жило общество. Не случайно психологи, чтобы понять проблему ребёнка, анализируют сделанные им изображения…
Сравнивая рисунки родственников разных поколений, мы видим запечатлённое в них время. Это относится и к сюжетам, и к рисовальной культуре, и к отражению семейных традиций, и даже к ассортименту художественных материалов…
Детский рисунок, например, совершенно неожиданно стал ценным краеведческим и даже своего рода биографическим источником для изучения последних лет жизни художника Константина Пискорского (1892–1922). После 1919 г. в его судьбе многое изменилось, наступил совершенно новый, необычный период, для освещения которого исследователю не хватает визуального материала. Речь идёт о времени, когда Украина была раздираема различными силами, жаждущими власти, а народ жил в голоде и нищете. Тогда многие представители украинской интеллигенции уезжали жить и работать в маленькие города и сёла. Василий и Фёдор Кричевские пребывали в Миргороде и Шишаках, Лесь Курбас — в Белой Церкви, Александр Богомазов — в Боярке, Николай Зеров и Освальд Бурхгардт — в Барышевке. Чтобы прокормить трёх малолетних детей, Константин Пискорский с женой учительствовали в трудовой школе в Совках под Киевом.
Константин Владимирович обучал сельских ребят грамоте, письму и счёту. Для молодежи он открыл изо- и театральную студии, ходил со своими воспитанниками на этюды в Киев. Сохранились его дидактические материалы, эскиз занавеса для клуба, отрывки сочинённых им пьес для сельского театра и записи народных песен. Взрослым Пискорский читал лекции по всемирной истории и искусству, выпускал с ними рукописный журнал, который служил борьбе с невежеством и распространению культуры. Кроме того, он возглавил в Совках деятельность общества «Просвіта». В удостоверении Профессионального союза художников, выданном Пискорскому 5 октября 1920 г., написано, что он является «инструктором в деле художественного воспитания масс сельского населения и незаменимым культурным работником» (ЦГАМЛИ Украины. — Ф. 335. — Оп. 1. — Ед. хр. 112). Вся его напряжённая творческая деятельность протекала в холодном помещении при свечах, в лучшем случае при свете керосиновой лампы. Красок, бумаги и карандашей постоянно не хватало, но селяне, заразившись энтузиазмом учителя, помогали школе чем могли. Потомок одного из совских жителей был потрясён, когда увидел в опубликованном списке школьников — учеников Пискорского родную фамилию. Он воскликнул, что теперь у него есть начало родословной, и он представляет, как жили его близкие.
Благодаря рисункам шестилетней дочки Пискорского Леночки — пусть наивным, детским — можно представить атмосферу тех лет, сами Совки и их окрестности, забавы сельских ребятишек, хату, где жила семья художника (да и другие подобные ей хаты, куда перебирались интеллигенты-горожане), увидеть, какой была «мамина комната»… То есть частично реконструировать «зрительный образ» сельской жизни того времени. Быть может, это звучит парадоксально, но в данном случае детский рисунок воспринимается нами как своеобразный оригинальный документ, воссоздающий мир, в котором находился художник.
К несчастью, тяжёлый труд и лишения подорвали организм молодого ещё человека: Константин Владимирович умер в возрасте 30 лет, не перенеся атаки тифа. Жена продолжала учительствовать, дети жили в селе, затем все они вернулись в Киев. Теперь Лена рисовала сценки из городской жизни — уличную торговлю недалеко от Сенного базара, беспризорных, походы на каток… Рисунки второй дочки Пискорского Зины носят декоративный характер, сын Володя изобразил двор дома № 9 по улице Воровского (в 1919–1937 гг. она называлась ул. Нероновича) и сбор орехов там.
В большой семье Пискорских рисовать любили все. Рукой деда Константина Владимировича, адвоката, сделан изысканный акварельный женский портрет, сохранившийся и поныне. По шутливым рисункам и карикатурам гимназиста Кости видно, как он пытался отделаться от надоедавших ему многочисленных сестёр… В заставках семейного рукописного журнала виден зарождающийся почерк будущего графика. Впоследствии эстафету выпуска этого журнала подхватила его младшая сестра Елизавета. А другая сестра, Нина, рисовала тех самых прекрасных бумажных кукол, с которыми я любила играть.
Говоря о детях Константина Владимировича, нельзя не упомянуть, под каким идеологическим прессом проходило их обучение в школе. Взять хотя бы фрагменты из тетрадки Лены, где она описывает, какую продукцию, на каких заводах и в каком количестве выпускал киевский пролетариат, каково процентное соотношение рабочих и крестьян и т. п. Ещё одну весьма показательную коллекцию агиток демонстрируют надписи на почтовых конвертах 1930‑х гг., которую грех было бы не показать, тем более что она тоже связана с жизнью этой семьи.
Представительница следующего поколения Пискорских (1941 года рождения), перенесшая в младенчестве эвакуацию, голод, дистрофию, в ранние послевоенные годы как ни в чём не бывало рисовала весёлых клоунов, ёлку в доме, нарядных детей и их родителей. А её дети — мальчик и девочка поколения 1980‑х — рисовали каждый своё. Сын — солдат, танки, корабль, границу. Его нелюбовь к занятиям музыкой и походам на концерты, где исполнялся классический репертуар, породила символическую композицию: будка в ней олицетворяет Дом органной музыки, Баба Яга — по‑видимому, заботливую мать, пытавшуюся сводить туда чадо, а мудрая сова — самого автора с его «философским подходом» к жизни… Дочка, любительница природы и зверей, рисовала деревья, котов, собак, лису, прогуливающуюся у стен Московского Кремля, и себя с братом — веселых «очкариков». Общая тема — День Победы: это святое, ведь дядя и дед защищали Родину. Повзрослев, девочка часто изображала грациозных лошадей, парень же стал рисовать какие‑то «механистические» орнаменты и необычные композиции, отличавшиеся, как считают, особым стилем. Но профессии у них с рисованием не связаны, как и у детей Константина Владимировича…
Пожалуй, каждый из нас пережил в детстве незабываемые минуты соприкосновения с миром вокруг себя. И каждое поколение непременно видит в нём что‑то новое. Свежий и неискушённый взор ребёнка, а благодаря ему и детский рисунок способен отразить переменчивость и зыбкость бытия, представить новому поколению свою картину мира. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Впрочем, не всегда…
Елена Новикова